– Ну что, так и встанешь перед ней в этих синих семейных трусах и одном носке? На уж, возьми второй.
Внизу стояла жена Фролова. Она держала в руках второй носок мужа. Только тут обнаружил майор, что второпях он действительно успел натянуть только один носок и не надел брюки. После этого весь любовный пыл Фролова пропал, и он сполз по трубе на землю.
– Пошли уж, Дон Жуан, – сказала жена, и Фролов поковылял следом за ней. Второй носок он нес в руке.
Но эта и другие подобные ситуации не могли заслонить главного: на войне майор Фролов был настоящий солдат. Он честно воевал. Участвовал, например, в танковом сражении под Прохоровкой. Даром что был командирован туда как военный корреспондент, он находился внутри, в танке.
– Ты не представляешь, – говорил он мне, – что это было. Не просто поддержка танками атаки, это было настоящее танковое сражение – броня на броню.
Он рассказывал о том, что видел. Например, об уникальной операции взаимодействия нескольких партизанских отрядов с частями действующей армии. Операция была тщательно разработана, его, журналиста, забросили в отряд. Он писал материал, пробиваясь вместе с отрядом до его соединения с пехотным полком. Так что видел он много. По праву старшего по возрасту и званию, по праву старого журналистского волка он покровительствовал мне. А я с удовольствием общался с ним, расспрашивал.
В странное время свела нас судьба. Кто-то назвал его временем сдачи позиций. Мы стали тогда как будто стыдиться того, чем совсем недавно гордились. Я побывал в воинской части. В бывшей воинской части ракетчиков. Должен был сделать оттуда радостный материал о том, как мы преодолели наследие холодной войны, разоружились и уничтожили свое вооружение. По части меня водил полковник с грустными глазами. Единственный, пожалуй, оставшийся в полку. Он показывал пустые шахты – что уж тайну из них делать, когда тут американцы побывали и своими глазами все видели! – провел в конференц-зал, где проходило подписание с американцами каких-то важных документов. На длинном овальном столе по обе его стороны стояли так и не убранные флажки США и СССР. Полковник рассказывал и все время смотрел куда-то вниз. Потом замолчал и медленно поднял глаза – такой безысходной тоски прежде видеть мне не приходилось. Но полковник молчал. Когда вокруг бурно и наивно радовались новой жизни, молчание полковника не было знаком согласия. Так вот и Фролов молчал. Ни разу не говорил он со мной о «текущем моменте». Не думаю, чтобы он не замечал происходящего и никак его не оценивал. Он был сосредоточен на другом. На чем – я понял лишь, получив его синюю канцелярскую папку.