Литораль - страница 3

Шрифт
Интервал


Для меня в жизни важно все: запахи, звуки, полутона и оттенки… Поворот головы, холодок в голосе, сквозняк во взгляде… Всё. Абсолютно все считывается мною, замечается, имеет значение. В юности я, просто, фонтанировала эмоциями, отзываясь на любые, даже самые незначительные поводы. Натянутая, как струна, я всегда была готова отозваться, пропеть, прозвучать и рассказать всему миру о сокровенном, и непременно в стихах:

Я от штор задыхаюсь.
Дайте света!
Дайте сладкого запаха
Мятного лета!
Дайте все, что предсказано,
Но еще не свершилось!
Намечталось, прочлось
Или только приснилось!
Дайте в три раза больше:
Если сказки, то зимней,
Если моря, то в шторме,
Если птицы, то синей!
Если крик – во все горло,
Если слезы, так градом,
Если миг, только звездный!
Мне другого не надо.
Все с налету, с разбегу,
Все взахлеб, полной мерой.
Если жить, то с любовью,
А любить – только с верой!

Но, вернемся в детство…

Как я уже говорила, мой отец хотел сына, поэтому и относился ко мне соответствующе: брал с собой на рыбалку поудить, на полигон пострелять и особо не нежничал и, даже, прозвище для меня придумал свое – Антин. Тогда мне это нравилось, а теперь я понимаю, что многое в моей жизни могло сложиться иначе, если бы к маленькой девочке относились – как к маленькой девочке…


С самого сознательного возраста я играла в театр. Режиссировала всевозможные миниспектакли с переодеваниями и сказочными перевоплощениями. Правда, мне всегда доставались исключительно мальчуковые роли. Я самоотверженно играла принцев, кота в сапогах и даже мухомора в роскошной шляпе в горошек, а принцессой не была ни разу.


Участницей первого в своей жизни межличностного конфликта я стала в пятилетнем возрасте из-за дружбы с мальчиком Мишей, живущим в нашем доме на пятом этаже. Он относился ко мне довольно трепетно, водил к себе в дом и показывал невероятной красоты книжки, которые раскрываясь, превращались в объемные картинки. Мне нравилось дружить с Мишей, но соседская девочка Оля как-то озадачила меня недетским вопросом:

– Зачем ты с ним дружишь, он же – еврей?

В тот же вечер за ужином, я спросила у мамы:

– А что, еврей – это плохо?

– Почему ты так решила, – удивилась мама, переставая жевать.

– Это не я решила. Это Оля. И она дразнится.

– И как же она дразнится?

– Она говорит: «Жид пархатый!» А пархатый, это какой?