— Я могу ошибаться, но, кажется, ваша
песня «Я живая!» имеет именно такую последовательность: начинается
с диких барабанов, а заканчивается тихой романтической
мелодией?
— Да, — улыбнулась Светлана, — мне
очень приятно, что вы знакомы с моим творчеством и даже знаете
названия.
— Ну что вы! Эта песня – хит, сейчас
она звучит отовсюду… И получается, что услышали вы ее в туалете
аэропорта. И вы, конечно же, сразу бросились записывать ее? —
спросил Константин Владимирович.
— Угадали. Я выбежала из туалета и
помчалась в ресторан, попросила лист бумаги, ручку и стала
записывать ноты. Потом до меня дошло, что я не в девяностом году, и
что сейчас это можно сделать намного проще: включила диктофон и
напела одну мелодию, потом вторую, третью… За час у меня было около
пятнадцати разных мелодий.
— Я почему-то думал, что к вам музыка
приходит сразу со словами, это не так?
— Нет. Приходит только музыка. А слова
потом ложатся на нее. Но это совсем несложно и быстро.
— Как же вы объясняете себе то, что ее
не было двадцать пять лет, а потом она смиловалась и
вернулась?
— Я ее предала.
Зал выдохнул, люди стали
перешептываться, а из рядов наперебой посыпались вопросы. Но
Константин Владимирович их сразу пресек и задал свой:
— А вы помните, когда впервые услышали
ее?
— Нет, к сожалению. Она с раннего
детства играла у меня в голове, я постоянно что-то напевала, когда
играла в куклы или когда делала уроки. Ну звучит и звучит, может, у
каждого так, я же не знала.
— А у вас в семье были
музыканты?
— Да, мама учитель пения в школе,
бабушка тоже отлично знала музыкальную грамоту. Только вот они обе
так рано ушли, что я даже не знаю, слышали они музыку или
нет.
— Вы учились в музыкальной
школе?
— Да, мама отвела меня, когда мне
исполнилось пять. И два года до общеобразовательной школы я ходила
в дополнительный класс, бабушка договорилась. Училась я там с
удовольствием и в семь лет поступила в первый класс. Это было
прекрасное время — мне очень легко давалась музыкальная грамота,
хотя в том, что я слышу музыку, я никому не призналась. Правда,
научилась ее записывать в нотную тетрадь. Отучилась еще четыре
года, и мамы не стало, а отец запретил заниматься, как он говорил,
«бренчанием» и продал мое пианино.
— Вы никак не могли повлиять и
остановить его?
— Нет. Чем больше я плакала, тем
больше синяков появлялось у меня на теле.