Я сказал:
– Мой отец родился тут у вас в городе Боброве в марте 1918 года. Однако свидетельство о рождении его было выдано Бобровским уездным ЗАГСом только 25 мая 1927 года. Мне ничего не нужно, отец мой умер в городе Харькове 25 марта 2004 года.
– Ну, это обычная практика в те годы. – сказала девушка-хранитель прошлого. – Не до этого было, не до оформления детей.
– Так чего вы от нас хотите?
– Вот заявление. – Я достал из портфеля и протянул ей бумагу.
В ЗАГС г. Боброва
Воронежской области
от Савенко Эдуарда Вениаминовича
г. Москва <…>
ЗАЯВЛЕНИЕ
Прошу предоставить мне сведения о моем отце САВЕНКО Вениамине Ивановиче, родившемся в г. Боброве Воронежской области 20 марта 1918 года (свидетельство о рождении от 25 мая 1927 г. за номером 29) и умершего в г. Харькове (Украина) 25 марта 2004 года.
В частности, меня интересует его отец Иван Иванович САВЕНКО, даты его рождения и смерти, профессия и все иные сведения, которыми располагает ЗАГС.
С уважением,
/подпись/
Савенко Э. В.
10 сентября 2015 г.
* * *
В прохладном, отдающем запахом лежалых бумаг воздухе я почувствовал переданное мне эфирными частицами замешательство. – Подождите минутку, я позову старшую.
– Мне выйти в коридор?
Она кивнула.
Я вышел, и за мною она, чтобы процокать каблуками по коридору в его дальнюю даль.
В коридоре сидели и стояли все пассажиры «хуиндаи», привезшего нас сюда. Мои охранники, знакомые мне годами. Но ко всем нам уже примешалось нечто, чего не было с нами доселе. А именно – прошлое.
* * *
Младшая сотрудница ЗАГСа, старшая и я вновь вошли в то же помещение.
– Так какую справку вы от нас хотите? – спросила меня старшая.
– Я вам сейчас всё объясню. Отец мой умер в 2004-м на Украине, я не смог с ним проститься, поскольку был в черном списке украинских властей, среди persons non grata.
В 2008 году умерла моя мать. К тому времени чёрный список на Украине отменили, и я смог поехать в Харьков хоронить мать. Среди фотографий, которые я увёз с собой в Москву, я позже обнаружил жёлтую от времени, на солидном картоне по моде того времени фотографию моей бабки Веры Мироновны Борисенко, но это была лишь половина фотографии, ибо часть её, запечатлевшая мужчину в военной форме, была отрезана. От мужчины остался лишь крайний клочок погона и мелкий кусок тульи фуражки.
Обе сотрудницы ЗАГСа, и младшая, и старшая, смотрели на меня отсутствующими глазами.