Агент показывал ему одну комнату за другой – одинаково запущенные, нежилые, мёртвые, а Роберт, с большим трудом сдерживая всё возрастающее разочарование и злость, молча шёл за ним. Когда они поднимались на второй этаж, он нечаянно сделал шаг в сторону от натоптанной центральной части лестницы, и его правая нога провалилась в дыру. Крик боли он сдержать смог, с усилием выдернул ногу, но, наступив на неё, понял – вывихнул. И в эту секунду ему дико захотелось бежать отсюда. Прямо сейчас, не раздумывая, позабыв о красивом парке и высоких белых стенах, какое уж там, к чёрту, чувство тепла – покинуть побыстрее этот дом и не вспоминать более, как страшный сон! Но умница агент стал его уговаривать:
– Пожалуйста, герр Роберт, посмотрите ещё одну комнату. Последнюю. Я Вас уверяю, Вы не пожалеете. Давайте, я Вам помогу дойти…
– Нет, я сам, – хмуро отрезал Роберт и, пересиливая боль в ноге, сильно хромая, пошёл следом.
Это был кабинет. Он вошёл,…. очнулся минут через десять, поймав себя на том, что, разинув рот разглядывает изумительные росписи на деревянных панелях, в которые были «одеты» все стены кабинета от пола до потолка.
Красота XVI века, не помпезная и вычурная, а классическая, строгая, органично сочетающая в себе благородную мудрость наших предков и изысканность, явилась перед ним там, где он и не чаял увидеть что-то хорошее – в доме, немилосердно разрушенном временем. Кабинет был выполнен в одной цветовой гамме – тепло-коричневой, и более сотни полутонов и оттенков, начиная от темного, почти чёрного цвета состаренного временем дуба, до нежнейшего светло-золотого, – восхищали. На панелях, словно живые, взлетали, щебетали и играли друг с другом бойкие канарейки и щеглы. Повсюду были нарисованы листья всевозможных форм и фактур, россыпи ягод и цветы: розы, незабудки, лилии, маки, гвоздики, ирисы, астры. Непревзойденная миниатюрность и изящество каждой детали, неповторяемость сюжетов, заполнивших такое большое пространство, поражали мастерством исполнения. И по контрасту с этой мельчайшей, тонкой прорисовкой на стенах, ближе к окну стоял огромный дубовый стол, а под потолком находились массивные, потемневшие от времени балки. Казалось, даже воздух здесь был другим – спокойным, несуетным, располагающим к раздумью и созерцанию.