Не только отца и матери, но также и их родителей.
Некоторые дети вдруг узнали о своих еврейских корнях,
И от них стали шарахаться, точно от зачумленных:
Это дурная кровь!
Матери запрещали дочкам дружить с одноклассницами-еврейками:
А вдруг еврейство заразно?!
Однако были и несогласные.
Для борьбы с нацистами нужно сплотиться, объявляли они,
Но такое опасно было произносить во весь голос,
Поэтому говорили все тише и тише,
А затем и вовсе умолкли.
Альберт как мог успокаивал дочь,
Но разве слова способны умерить ненависть окружающих?
И Шарлотта совсем замкнулась в себе,
Читала по-прежнему много, а мечтала все реже и реже.
Именно в этот период в ее жизнь вошло рисование.
Страсть к Возрождению ей помогла забыть о своей эпохе.
Летом бабушка с дедом отправлялись обычно в поездки.
В этом году они собрались в долгий культурный вояж по Италии
И хотели бы взять с собой внучку.
Несмотря на былые тревоги, Альберт и Паула дали согласие:
Девушка будет счастливей вдали от нависшей над ними угрозы.
Для Шарлотты же эта поездка станет важным этапом.
Ее старики помешаны на древних цивилизациях,
На всем, что напоминает античные руины.
Особенную страсть они питают к мумиям
И, разумеется, к живописи.
В Италии Шарлотта расширила свой кругозор,
Перед нею открылись новые горизонты.
От некоторых картин она приходит в экстаз,
Ее сердце колотится, как у влюбленной.
Лето тридцать третьего года – духовное рождение девушки.
В становлении творческой личности есть ключевой момент,
Миг, когда начинает звучать собственный голос художника,
И в нем расплывается сгусток эмоций,
словно кровь в прозрачной воде.
Во время поездки Шарлотта расспрашивала о матери.
Ощущение ее близости растаяло в дымке прошлого,
Свелось к обманчивым чувствам, к поблекшим воспоминаниям.
Девушке грустно думать, что мамин голос и запах почти забылись.
Бабушка избегала этой слишком больной темы,
Шарлотта наконец поняла, что лучше не задавать вопросов,
И загробная жизнь Франциски продолжилась в тишине умолчаний.
Обстоятельства ее смерти – пока еще тайна для дочери.
А дедушка тешился видом античных шедевров,
Кои внушали ему неоправданный оптимизм:
Европа не ввергнет себя в новую страшную бойню! —
Так возглашал он, стоя среди развалин.
Величие древних цивилизаций ему придавало уверенности.
Теории он подкреплял беспорядочной жестикуляцией.