- Он хорошо говорит по-русски, - сказала я, чтобы не
молчать.
- Крутится там… альфонс, одним словом. Не такой большой город
Будва, я даже расценки его знаю.
- Папа, зачем они тебе? – прошептала я, - ты так любишь ее, что
готов терпеть скандалы и его нападки? А если он полезет в
драку?
Папа остановился, оглянулся вокруг - мы уже отошли за деревья, и
усадил меня в тени на обтесанный камень. Сам сел рядом.
- Катенька… детка... Я же не просто так исчез из твоей жизни на
четыре с лишним года. Я, Катюша, работал, чтобы не думать.
Ты представляешь себе – как и сколько нужно работать, чтобы не было
времени думать, а ночью – просто падать и проваливаться в сон? Мне
нельзя было к вам – моральной руине, развалине… Да и физически… я
загнал себя, довел до ручки, понимал уже сам, куда двигаюсь – в
яму.
Ты извини, что я сейчас говорю об этом, и не переживай – дело
прошлое. Потому и рассказываю. Меня Мира вытащила. По-разному…
сначала – козьим молоком, потом – лаской. Заставила к психу
обратиться, сама потащила меня. В больнице лежал... в общем – сам
дурак. И нет – я не полюбил ее, хотя очень хотел. Но есть огромная
благодарность, и этот щенок лает зря – она не берет мои деньги.
Только те, что заработала стиркой, еще за продукты из козьего
молока и зелень. Я этого гаденыша предупреждал…, он сейчас наглел
просто потому, что знал – мать защитит от меня. Нет, я не люблю ее,
Катя. Она вдова, мы помогли друг другу и изредка встречаемся, вот и
все. Вообще… она собралась уезжать – из-за Горана. Ее сестра зовет
к себе, там муж на оливковой плантации… управляющий, что ли? К
осени уже собираются уехать - к школе. Что пацану ловить в этой
дыре?
Папа протянул мне руку, легко поднял с камня и мы пошли в
сторону дороги, где осталась наша машина.
- Ты сам выстроил этот лагерь, да?
- Да, Катюша, сам. Только собирать домики помогал Горан, я его
за это одел с головы до ног, свозил на побережье… Да, я все делал
сам - возил стройматериалы на багажнике, сам строил. Те деньги, что
у меня были, здесь, извини - почти пшик. И на лицензию охотничью, и
на гостиницу, и на катер, на лагерь… не хватило бы точно. А так… я
стою на ногах крепко.
Этим вечером мы жгли костер, жарили яичницу на сковороде и
кипятили воду в котелке на чай. Первый вечер был веселее,
сегодняшний же день заставил меня сильно задуматься. Обо всем – о
папе и маме, о той проклятой тайне, которую я скрываю, потому что
так лучше, на мой взгляд. Он точно не сможет простить ее – никогда,
если с ним творилось такое. А она? Неужели не жаль было его? Не
понимаю…, а потому и лезть в это не буду – у всех, как будто,
зажило уже, отболело. Одно беспокоило: