Написал правду. Добавил, что не намерен опускать руки, и отдаваться на волю течения. Уверил, что высокопоставленные друзья и покровители не бросят в беде. Упомянул о суммах, уже вложенных богатейшими людьми столицы в мой прожект железной дороги в Сибири, и что ни Гинцбург, ни Штиглиц, ни московское купечество не оставят без внимания мою травлю.
Написал, потому что сам в это верил. Была, конечно, мысль, что теперь, когда организационные вопросы большей частью уже решены, я, как идейный вдохновитель, уже вроде и не нужен. Понятно, что высочайшего дозволения на начало строительства еще не получено, но даже авторитета одного Штиглица довольно будет для нужного автографа на документах. Причем, если это случится не в этом году, и даже не в следующем, а, скажем, лет через пять – только на руку банкирам. Гарантированную прибыль из государственной казны, как акционеры, они станут получать несмотря ни на что. Глупая, расточительная система, рассчитанная на энергичность энтузиастов. Но что оставалось делать? У государства на создание железнодорожной сети и вовсе средств не было.
Кокорину написал, чтоб не волновался. Мое непосредственное участие сейчас уже и не требуется. Средства на «заводскую» дорогу большей частью собраны, трассы определены. Рельсы и шпалы активно готовят. Фон Дервиз будущей же весной может приступать к работам. Полезным было бы, конечно, его, Кокоревское участие в проталкивании прожекта лабиринтами министерств, ибо господа Гинцбург со Штиглицем уж точно не заинтересованы в ускорении процесса, а москвичи больше надеялись на выгодные подряды, чем на выплаты из казны.
Изрядная стопка конвертов получилась. Бумажные посланцы – моя надежда на благополучное разрешение проблем.
Едва отодвинул от себя канцелярские принадлежности, как у стола образовался Апанас. Прибрал бумагу с чернилами, и сразу стал сервировать к ужину. Я и не заметил, как стемнело, и тусклый свет из маленького окошка заменило нервное пламя свечей.
- Астафий Степанович-то где? – поинтересовался у слуги. Опасался, что, занимаясь почтой, пропустил отъезд казаков.
- Тута я, Герман Густавович, - крякнул, поднимаясь с широкой лавки сотник. – Прикорнул. Что? Уже вечерять пора?
Мой белорус не слишком любезно что-то себе под нос пробурчал, но приборы перед Безсоновым все-таки положил.