Дверь открылась. Сергей вошёл весь в снегу и довольно злой.
– Ты готовила что-нибудь?
– Пельмени в морозилке, – отозвалась она.
Он буркнул что-то себе под нос.
– Только пришла, что ли?
Тут Лерка заметила, что так и не переоделась в байковую рубашку, в которой ходила по дому.
– Нет. Тут, представляешь, такая фишка…
Она рассказала о священнике. Денег она не находила, скрывать было нечего. Зато за лицом брата Лерка наблюдала внимательно. Когда дело дошло до обоев, он заметно оживился. Правда, это ни о чём не говорило: любому нормальному человеку показалось бы любопытным наличие клада у себя дома.
– Он сказал, сбережения?
Сергея это немного озадачило. Но потом он сообразил – не для того те снимки так тщательно прятались, чтобы болтать о них.
– Молодой священник-то? – как мог безразлично спросил он.
– Тридцатника, поди, нет. Лет двадцать восемь, может. Симпатичный такой.
– Ну-ну! Ты мне ещё про цвет волос расскажи! – Он насмешливо скривился, гадая про себя, попадётся сестра на эту удочку или нет.
Лерка попалась.
– И расскажу! Светлые волосы. Тоже симпатичные. В хвостике. – Она с вызовом посмотрела на брата. Но он уже знал всё, что его волновало.
Мужчина на фотографии был молод. Блондин с собранными в хвост волосами. Это всё объясняло. Большинству людей нет нужды прятать такие невинные кадры. Но священнику… Сергей вспомнил алый шарфик, кочующий от снимка к снимку. И усмехнулся, уже не слушая Лерку, которая гадала, кому достались деньги из-под обоев. Всё оказалось гораздо проще, чем казалось.
Бреясь в ванной, он вспоминал снимки. А девчонка-то хорошенькая! Эх, батюшка…
Лерка сидела на кровати и, едва брат вошёл в комнату, уставилась на него сверлящим взглядом. Он усмехнулся про себя и улёгся на диван.
– Не стыдно подозревать родного брата в таких вещах? – спросил он.
Лерка хотела изобразить недоумение, передумала и честно призналась:
– Ни капельки.
– И почему я не единственный ребёнок в семье? – добродушно повторил Сергей старую шутку. Лерка швырнула в него подушкой, которую он немедленно положил под голову, и оба успокоились.
Ночью Лерка, осенённая подозрением, заглянула в кладовку. Так и есть: коробки с обрывками писем, тетрадками, Евангелием и алым шарфом там больше не было.
Птица кричала резко, пронзительно и жалобно. Она испускала тонкий вопль в городскую ночь, будто выстреливала длинной тонкой иглой. Её крик становился всё чаще и чаще. Если раньше казалось, что она просто такая вредная, эта птица, то теперь, когда её механические вопли иногда прерывались тонкими всхлипами, было похоже, что она кричит сквозь рыдания и страшную муку.