– Ничего, я и была не ахти. Но с тобой – как-то спокойно.
Она не первая, кто мне так говорит. Я почему-то устало усмехаюсь.
– Пойдем, навестим, – продолжает она.
– Я приготовлю завтрак.
– Не стоит. Ты сейчас хочешь есть?
– Уже не очень.
– Значит, сходим сначала, потом я – домой. Где у тебя можно почистить зубы?
* * * *
Когда мы заходим в палату, то видим сына, рыдающего у кровати Бьюфорда, лежащего с перевязанным в окровавленные бинты обрубком. Я кладу красный кристалл на тумбочку, что принес в знак нашего визита. Такой же, только чуть больше, уже сжимает в правой руке Бьюфорд. Его принес сын. Рчедла берет из угла два стула и ставит их рядом.
Мы садимся.
– Здравствуйте, – стонет сын, косясь на нас сквозь слезы, и выходит. – Я скоро вернусь.
– Знаете, а мой сын хотел вскоре идти работать на этой станции, – произносит Бьюфорд.
Мы одновременно киваем. Я не знаю, что на это ответить.
– Доктор Кёнсищщ говорит, что мои дела плохи. У меня какое-то заболевание на почве травмы… меня напичкали обезболивающим. Но физическая боль меня не волнует. Меня терзает другое. – Он прячет обрубок под простыню, которой сверху укрыт. – Какая ирония!
– До нас дошла весть. Мы пришли… – Также не зная, что сказать, говорит Рчедла.
– …но не надо трагедии… – Точно не слыша ее, говорит Бьюфорд сухим сиплым голосом, – меня грызет жизнь, что будет продолжаться после моего ухода. Как будто я ревную вас к жизни. – Он кривится, изображая улыбку, – но это так. Меня грызет жизнь.
– Да ты выкарабкаешься, – пытаюсь подбодрить его я.
– Нет. Доктор дал мне сегодня в восемь утра еще шесть часов. Остается два. Но знаете, друзья мои, мои друзья, я не хочу умирать.
Я склоняю голову, рассматривая голубой кафель пола. Только его я не вижу. Мой взгляд останавливается в пяти сантиметрах до него и концентрируется на боли и страданиях, что стелются прозрачной дымкой по нему. Я поднимаю ноги над ним, и он разлетается, как песок, в разные стороны.
– Я не хочу умирать, – повторяет Бьюфорд, – но и жить уже невозможно.
Я не знаю, как передать это, но мне жаль. Нет, не его, а его жизнь. Которая кончается как кино. И вот уже идут титры, а сюжет так и не ясен.
Он вздыхает.
По пересохшим губам Рчедлы видно, что она хочет что-то сказать, но передумывает. Я же молчу и жалею.
– Не беспокойтесь хоть вы. Я оставляю после себя мир таким, каким он был до меня. И за это мне ни сколечко не горестно…