Мудров совместил два раритетных объекта, столь малозаметных, что едва ли не мнимых, – географический и лингвистический. В мире логики его поступок необъясним: писательская душа – головоломный лабиринт, полный туманов и дымовых завес, искаженных теней и призраков. «Люби все то, что редкостно и мнимо», – завещал Владимир Набоков.
Мудров полузабытым-полузабитым языком рассказал о полузабытой-полузабитой стране. Публикация попала в посольство этой страны в Москве. Сотрудники посольства и журналисты в основном неплохо владеют русским языком. По-белорусски они не сумели прочитать ни строчки. «Что такое «дзецi»? – спрашивали они потом Мудрова. – И что такое «ён»? Собственно, и не всякий человек, для которого русский язык родной, догадается, что «дзецi» это «дети», а «ён» это «он».
Винцеся Мудрова пригласили в Москву и представили послу. Он был поражен знаниями гостя о своей стране. Во время беседы белорусский прозаик схватил лист бумаги и стал увлеченно показывать, по каким горам и долинам проходила давно демонтированная железная дорога. Посол ничего не знал о ней и посмотрел на секретаря по культуре: может, тот, старший по возрасту, подтвердит или опровергнет информацию гостя? Секретарь не на шутку задумался и вдруг воскликнул: «Да-да, я помню, меня мальчиком возили к родственникам именно по этой узкоколейке!»
Когда я предложил Мудрову сделать русский перевод очерков и напечатать их в хорошем российском журнале, он сказал: «Тебе что, делать больше нечего? Ну, кому это нужно!»
Люби все то, что редкостно и мнимо, – напомнил я себе. А затем обзавелся дореформенным и послереформенным словарями, отложил в сторону недописанный роман «В логове Сиона-2» и превратился в переводчика.
* * *
Тихими вечерами, в часы, когда даль еще не затуманена и когда вода за бортом приобретает удивительный лазурно-зеленый оттенок, на палубах круизных теплоходов бывает тесно от пассажиров. Статные дамы в белых шортах, их утомленные круизной любовью седоголовые спутники, шоколадно-загорелые обольстительные девицы, спортивного вида парни в широченных «бермудах» и прочая публика стоят в это время на палубах и, опершись руками о перила, зачарованно глядят вдаль – туда, где бирюзовые волны Адриатики шумно встречаются с берегом, где склоны гор опалены розовым светом гаснущего солнца, расчерчены острыми тенями кипарисов и усыпаны светлыми точками каких-то странных, похожих на белых черепах, сооружений. «Черепахи» эти извилистой цепью лежат вдоль побережья, в полном беспорядке ползут по горам, и пассажиры теплоходов, впечатленные таким явлением, начинают громко обсуждать, что бы это могло быть.