Тася же – это совсем другое. Между нами – стена, сплошная высоченная стена, без окон и дверей. Я ничего от Таси не хотел. Да и что я мог хотеть – чтобы в кино меня пригласила или погулять вместе? Да я бы и не пошел, об этом даже думать смешно. Я – и Тася рядом, все равно как если бы я с Аллой Пугачевой задружил. Мне приятно было смотреть на Милу, идти с ней рядом, разговаривать. Удовольствие получал. Но когда видел Тасю, слышал ее певучий голос – просто счастливым делался, все внутри обмирало. И сердце как-то по-особому, незнакомо щемило, мягко так и грустно, словно потерял я что-то очень дорогое и нужное. А улыбнется Тася – только с солнышком, из-за туч выглянувшим, сравнить можно. Хоть и тыщу раз читал я и слышал такое сравнение, но лучше не скажешь.
До больницы я понятия не имел, что такое бывает. Подолгу, случалось, ни о чем другом думать не мог, все остальное тусклым делалось, неинтересным. И не однажды, с книжкой лежа, не столько читал, сколько вид делал. Строчки перед глазами расплывались, каждую по три раза перечитывать приходилось, чтобы вникнуть. Это «Золотого теленка»-то, которого почти наизусть знал…
Папа пришел, когда Тася собиралась уже домой, в плаще была. И, похоже, спешила, но все равно нашла время, чтобы с папой поговорить, обо мне рассказать. Папа угостил ее самым большим мандарином – и она взяла, не отказалась. Запросто взяла, как если бы я Милу угостил. И еще смеялась она – папа, наверное, ей что-то смешное рассказывал. Папа у меня вообще юморист – он, особенно когда в хорошем настроении, со Жванецким потягаться может. Он явно Тасе понравился, я по лицу ее видел. И это меня очень порадовало, словно была в том и моя заслуга.
Я вдруг посмотрел на него как бы ее глазами. Будто не знал его тринадцать лет. Худой, носатый, волосы надо лбом поредели – все-таки старый уже, тридцать восемь лет. И роста он невысокого, вровень с ней. Зато остальные волосы у него красивые – густые, волнистые, и усы. А еще он три иностранных языка знает, по-английски шпарит, как по-русски.
Мама не обманула, сказав, что меня все время будут в больнице навещать. Папа пришел и на следующий день. И снова подгадал как раз ко времени, когда Тася отработала, собралась уходить. Они и вышли вместе. В окно я наблюдал, как пересекали они больничный двор. Папа что-то оживленно рассказывал, взмахивая рукой, а Тася через каждые два-три шага притормаживала и откидывала голову назад, хохотала так, наверное. Солнце светило вовсю, деревья зеленели, воробьи чирикали, и так мне захотелось пойти вместе с ними – даже застонал тихонько.