– Чего трясутся-то? – тихо проговорил Зигфрид. Глаза его помутнели, он сам не себя не был похож.
– Да потому что моя история может быть про каждого из вас, – отозвался Балабол, и теперь его голос прозвучал зловеще. – Вот про тебя, к примеру, будет у меня отдельная история.
– Ты так не шути, братец! – пригрозил Зигфрид.
Да только угроза получилась вялая. Воин попытался подняться – и бессильно опустился на локоть. Балабол засмеялся снова, Книжник с ужасом ощутил, что не может произнести ни слова. Даже пошевелиться не может! Взгляд застилал туман, а в голове мелькнула запоздалая мысль: «Это все гриб… Проклятый гриб…»
Балабол еще говорил что-то, но голос его звучал все тише, и уже невозможно было уловить смысл сказанного. Перед глазами вдруг потемнело, и сознание растворилось во тьме.
Он очнулся от холода. Ледяная плоскость, к которой припала щека, вытягивала из тела тепло и, казалось, саму жизнь. В голове гудело, и не сразу удалось поднять опухшие веки.
Перед глазами была неровная металлическая поверхность, сплошь в заклепках, плохо оттертой ржавчине и лужах воды. На губах был солоноватый привкус – похоже, вода морская. Слегка подташнивало, и не сразу пришло понимание, от чего именно. Порыв ветра швырнул в лицо жменью ледяных брызг, и в голове немного прояснилось.
Качка – вот что это было! Ощущение, знакомое еще по Севастополю и означавшее только одно: он в море. Надо было подняться и оглядеться – но в ватных конечностях не было сил.
Перед глазами, тяжело ступая, прошли чьи-то бесформенные башмаки. В обратную сторону с диким скрежетом проволокли на железном тросе какой-то металлический агрегат. И вслед за этим зубодробильным скрежетом пришли новые звуки: шум волн и скрип такелажа – так, кажется, называются все эти штуки на кораблях, удерживаемые канатами и тросами и скрипящие под наклонами судна. Высоко в небе пронзительно кричали какие-то летучие твари. Книжник не сразу вспомнил, как они называются.
Чайки. Точно – чайки. Птицы! Полностью вымершие в других местах твари – вроде рукокрылов, только покрытые перьями летучие прибрежные крысы. Так что же, выходит, он на каком-то судне? Но как он, черт побери, здесь оказался?
Память скупо выдавала последние запечатленные ею картинки. Была ночь, был костер, был какой-то незнакомец… Дальше – мутная пустота.