Но если бы кто-то неделикатно спросил его самого, почему он, дескать, до сих пор не женится, Тимоша бы просто пожал плечами. Он считал, что проблема была не в нем, а в женщинах. Все они были словно скроены по шаблону – и те, что вверяли ему тела свои, и приятельницы, оставшиеся со времен студенчества, и сослуживицы, с коими преломлял он кексы за одиннадцатичасовым чаем. Они изъяснялись готовыми фразами, и фразы эти как будто готовились на одной кухне. Женщины усреднились внешне, секреты своей привлекательности черпая из популярных источников. Но даже и под слоями косметики, под оболочкой усвоенных интонаций и выученных манер не таилось у них никакой загадки. Донышко женской души виделось близким и плоским, как у городского фонтанчика, и лежала на этом донышке разная налетевшая чепуха и денежки.
На самом деле, конечно, женщины были не виноваты. Они не могли удивить Тимошу лишь потому, что он их обобщал, как любой невлюбленный мужчина. Удивление и загадка не в женщине заключаются, а в любви. Если бы он полюбил, то обобщать ему бы уже не понадобилось.
Впрочем, Тимоша и в принципе был склонен к анализу и обобщениям – просто по складу своего характера. Он не мог успокоиться до тех пор, пока интересующее его явление не получало теоретического объяснения. Конечно, теории и объяснения бывают разные, вплоть до самых нелепых, но для таких аналитиков, как Тимоша, лучше иметь нелепые объяснения, чем не иметь совсем. Что касается женщин, то, разумеется, у него были соображения на их счет. Тимоша не отрицал известных достоинств у некоторых из них, но именно что известных. Почему дно души у женщин было зацементировано, а индивидуальность стерта? У Тимоши на это было единственное объяснение (могло быть и больше, но люди аналитического склада ума не любят усложнять теорию). Тимоша считал, что на женщин решающее влияние оказывает среда, в частности город, в котором они родились или обосновались. Все известные Тимоше женщины были жительницами Москвы, и в этом крылась причина их удручающей унификации.
5. Город
Город Москва чрезвычайно велик и, по идее, должен быть чрезвычайно многообразен. Непрерывно он прирастает новыми жителями и жительницами, приезжающими из других краев. Казалось бы, вот они, удивительные, иные, пахнущие ковылем или кедровой хвоей, многоликие, как сама Россия. Но в действительности получается совсем не так. Провинциальные ароматы выветриваются из приезжих, и остается одна только многоликость. Но московская многоликость – это не более чем разнообразие генетического материала. Бывшие провинциалы, сбежавшие от ковылей и кедров, чтобы слиться с потоком цивилизации.