— В общем, Славик, не сладко там. Бросал бы
ты свою наркоту: ты же не глупый пацан вроде, в институте, вон, учишься.
— Ага, на юрфаке, – тяжко вздохнул Славик. —
Я раньше думал, следователем пойду, а оказывается, туда с судимостью не берут.
Придется адвокатом...
***
Допросный коридор я
всегда старался миновать быстро, не оглядываясь по сторонам и ничему не
удивляясь. Но тут невольно даже к месту прирос и похож стал, наверное, на
девочку-практикантку, в первые столкнувшуюся
с жестокостью этого мира. Мимо меня контролер вел мужчину лет тридцати-тридцати пяти, арестанта. Но выражение
его лица… ей-Богу, покойники иногда живее выглядят. Задержанный шел, с трудом
перетаскивая ноги, так, чтобы не потерять по дороге ботинки без шнурков. Брюки
были ему чуть широковаты и без ремня норовили сползти[3].
Видно, что задержанный сзади поддерживает их руками, скованными наручниками. Я
отошел к стене, пропуская их. А следом мимо меня проплыл Вова Лихачев –
знакомый опер.
— О! Лихачев, место встречи изменить нельзя!
— Никитин?.. — Вова окинул меня взглядом и
нехотя, как мне показалось, пожал мою протянутую руку. — Ну, здорово. Какими
судьбами?
— С клиентом общался. Твоего, что ли, ведут? —
я кивнул на задержанного. – Вы тут что, совсем озверели? Вы что с человеком
сделали?
— А ты к нему в защитники набиваешься? —
огрызнулся Лихачев. — Да этого еще даже в камеру заселить не успели — свеженький.
— А чего тогда он тогда такой пришибленный?
Под дурью[4]?
— Под какой дурью?! Он профессор... Жену на
тот свет отправил, вот и переживает, наверное, — Лихачев поздно спохватился,
что сболтнул лишнее. — Ладно, побежал я.
— Бывай.
***
К семи часам вечера
центром моей квартиры стал журнальный столик с телефоном.
В течение дня я несколько
раз порывался позвонить Кате – останавливала только догадка, что утренний звонок был
ее очередной уловкой. Но в то же время меня убивала мысль, что ей действительно
плохо, и что она нуждается во мне. В какой-то момент я даже представил, что она
точно так, как я сейчас, гипнотизирует телефон. Интересно, у кого нервы сдадут
первыми?
В восемь я понял, что
Катя звонить мне не собирается.
В восемь тридцать
перестал смотреть на аппарат.
Она позвонила в три
минуты десятого и после сдержанных приветствий обронила: