Рабби Гилель натужно рассмеялся. Что с неотесанного парня возьмешь?
– Ты меня не понял. Да ладно. Заболтались мы с тобой. Пора возвращаться на Кирпичную. А мне страшно – вдруг там все заколочено? Плохо, очень плохо, когда дышишь страхом, а не воздухом. Так долго не протянешь, – признался рабби Гилель, нахлобучил на ермолку шляпу и вышел.
В следующую пятницу он почему-то не пришел, и Бедного Ротшильда охватило беспокойство. Заперев баню, Ицик отправился в синагогу.
Старик сидел в пустом зальце, на передней скамье и страстно молился.
– Садись! Вместе помолимся. Может, одного из нас Господь Бог все-таки услышит, – рабби Гилель подождал, пока Бедный Ротшильд зашевелит губами, и продолжал: – У меня такое чувство, будто на всех нас скоро обрушится большая беда. Ибо недаром сказано у мудреца: кто спешит преждевременно и напрасно радоваться, тот раньше всех заголосит от горя.
Бедный Ицик не знал, кого в своих предсказаниях рабби Гилель имел в виду, но не перечил. Да и как перечить мудрецу, если своим заурядным умом ты не можешь постичь всей глубины его мудрости.
Рабби Гилель оказался пророком – беда и впрямь нагрянула.
Тихим воскресным утром началась война. Два дня на другом берегу реки, не умолкая ни на минуту, грохотала канонада и, поднимая клубы пыли, рвались снаряды. Видно, расположенные на подступах к местечку части, в которые входил и взвод Аркадия Шульмана, держали там оборону против немцев.
К вечеру грохот утих, и к бане подтянулись потрепанные в бою остатки взвода во главе с его командиром. Не переставая обливать себя холодной водой и отплевываясь кровью, он попросил у Ицика полотенце, разрезал его штыком, перевязал раненую руку и перед тем, как попрощаться, прохрипел:
– Какими же мы были олухами! С кем ручкались? С берлинскими волчарами.
Он смотрел на Ицика затравленными глазами и, облизывая шершавым языком потрескавшиеся от жажды и злости губы, на ломаном идише повторял:
– Если хочешь еще в жизни когда-нибудь попариться в баньке, бросай все и уходи с нами! Кого-кого, а Ротшильдов и всяких там Шульманов они по головке не погладят.
На рассвете, не дожидаясь, когда противник наладит переправу и переберется через реку, красноармейцы и их командир Аркадий Шульман покинули местечко.
После их ухода наступила грозная, удушающая тишина, которую взорвал победоносный рев мотоциклов.