– Ты ешь, ешь, – застыв от его слов, прошептала Морта.
От корчмы до развилки было версты две, не больше.
Морта шла не проселком – ни к чему мозолить людям глаза, – а огородами, потом подсохшим на весеннем солнце полем, и луговой простор, пробивавшаяся из-под земли зелень, маячившие в отдалении ожившие перелески, куда она порой вырывалась по грибы или по ягоды, только обостряли ее тревогу. В одну цепочку, в один тугой кожаный поводок вдруг выстроились недавнее заклятье Шмальцене и давние, но не забытые слова Семена.
Голова птицы и ноги зверя?
Волчонок?
Неужто она под сердцем носит волчонка? Господи, сохрани и помилуй!
Поводок страха натирал шею до крови, и не было от него никакого спасения.
Еще издали увидела Морта Семена. Он стоял на раздорожье, и какая-то птица – галка или грач – сидела у него на плече.
– Птаху не вспугни, – пробормотал Семен, когда Морта подошла поближе.
Но птица и не думала улетать. Ей, видно, было хорошо под правым ухом у Семена, она поворачивала свою любопытную голову, озиралась, высматривая бог весть что – то ли муху, то ли, как Семен, Мессию, то и дело долбя клювом рукав поношенного армяка или щеку, заросшую извивающимися, как черви, волосами.
– Отец пропал, – прошептала Морта.
– Тише, – попросил Семен. – Тише. Она видела его.
– Кого? – встрепенулась, как птица, Морта.
– Мессию, – ответил Семен. – Она только что прилетела оттуда… с Земли обетованной… он уже идет… он уже в пути…
– Уехал за водкой и не вернулся, – безнадежно продолжала Морта, коря себя за то, что зря тащилась две версты. Господи, с кем я говорю, сетовала она, глядя на прирученную птаху, безмятежно сидевшую на плече у Семена. Что с ним говорить, что с деревьями или птицами – все одно.
Галка вдруг взмыла с плеча Семена в по-весеннему распахнутое небо, покружилась над развилкой и улетела за лес.
Семен вскинул голову, проследил за ее полетом, благословил взглядом и перевел его на отчаявшуюся Морту.
Та закрыла руками живот, как бы оберегая его от этого взгляда – долота, в котором уже не было и намека на благословение.
– Ты не плачь, – неожиданно сказал Семен.
– Я… я не плачу, – съежилась под его взглядом Морта, превращаясь в комочек меньше той, взмывшей в поднебесье, галки.
– Плачешь… Все слезы высыхают, кроме этих… потому и нельзя их скрыть…
– Кроме каких? – принудила она себя спросить.