– Брось разыгрывать! – сказал я помрежу. – Я же смотрел со сцены, там сегодня никого нет!
– Там есть! – трагическим шепотом выдохнул помреж и схватился за голову.
– Там Юля Дочаева… Иди скорей!
…Знаменитую грозненскую красавицу, жену одного из секретарей обкома партии Юлию Дочаеву, я до этого вечера видел только один раз: на коне, в мужском седле, она лихо промчалась по центральной улице, провожаемая восторженным цоканьем мужчин и осуждающим шепотом женщин.
…Она была худенькой, темноглазой и темноволосой. У неё был низкий, тихий и очень спокойный голос.
– Здравствуй! – сказала она и протянула руку. – Ты из Москвы?
– Да, – сказал я, с первой же секунды отчаянно влюбляясь в неё.
– Я тоже из Москвы, – сказала Юля, – училась на медицинском, собиралась врачом на Сахалин, а мой дикарь приехал на какой-то пленум и похитил меня…
Она засмеялась.
– А тебе сколько лет?
– Двадцать два. Завтра, девятнадцатого октября, в день годовщины открытия Пушкинского лицея, мне исполняется двадцать два!
Я проговорил эту тираду слегка хвастливо, так как всю жизнь почему-то чрезвычайно гордился этим случайным совпадением.
А Юля снова засмеялась, а потом сказала быстро и тихо:
– Я приду тебя поздравить, хочешь? Ты где живешь?
– Алхан-Юртовская, сто десять.
Юля кивнула.
– Я приду. У меня завтра ночное дежурство в больнице, но часов в двенадцать я постараюсь сбежать… Ты меня жди!
…Я начал её ждать с утра.
Мне удалось путём неслыханной лести и ещё более неслыханных посулов выпросить у администратора театра бутылку спирта, потом, пользуясь всё той же лестью и посулами, я уговорил мою хозяйку испечь её коронное блюдо – тыквенный пирог. Потом я отправился на базар – купил яблок, слив и цветов.
Базар был в этот день как-то странно и подозрительно малолюден, но я не обратил на это внимания.
Уже приготовив всё для вечернего пира, я принялся просто слоняться по городу – думая о Юле и влюбляясь в неё всё больше и больше.
А между прочим, вокруг меня в этот день происходили события, на которые, будь я в здравом уме, следовало бы обратить внимание: куда-то за черту города тянулся поток стариков и детей, проезжали телеги с убогим скарбом, плелись навьюченные ослики, и к обычному запаху грозненской пыли примешивался сладковатый и ядовитый запах дыма – во время одного из разведывательных налетов немцы бросили зажигательную бомбу в нефтяной резервуар, и вот уже третьи сутки над городом и днем и ночью стояло невысокое радужное зарево.