– Да я тогда чуть не пустил себе пулю в лоб! – горько произнес он. – А ты, наверно, даже и не задумалась, какой это будет для меня удар. Знаешь, что я чувствовал? Что мне незачем больше жить, не за что держаться в жизни!
– Я догадывалась, что поначалу будет тяжко, – улыбнулась она. – Но ты быстро оправился – судя по всему.
Лично он был убежден, что страдал не один месяц, пока не пришел в себя. Да, тридцать лет назад эта женщина совершенно выбила у него почву из-под ног. По всему получалось, что они безумно любили друг друга, но она бросила его, разбила ему сердце. Он уже позабыл о кошмарной шляпке, об усталом, обветренном лице. И сочинил себе другую визави – юную, стройную. Перед глазами у него мелькали картины немыслимых безумств.
– Эти долгие дни вдвоем, – мечтательно протянул он. – Твое простое платьице… твои волосы… ты всегда зачесывала их назад…
Она озадаченно сдвинула брови:
– Дни? Днем-то мы с тобой почти не виделись.
– То есть ночи, – спохватился он. – Долгие-долгие ночи. Иногда луна рисовала на полу узоры. Ты закрывала глаза руками, пряталась от света…
– Правда?
– Правда-правда, сама знаешь. И мы частенько сидели голодные, без гроша в кармане. Разве что иногда удавалось наскрести на сэндвич с ветчиной – один на двоих. И ты зябла… Я давал тебе свое пальто… но ты презрительно морщила нос: «Лучше уж мерзнуть!» И тогда мне хотелось придушить тебя, я ведь так тебя любил, и…
Он осекся, ослепленный собственной фантазией и несколько задетый удивленным выражением на ее лице.
– Ничего такого я не помню, – призналась она. – Мне казалось, в деньгах ты не нуждался. И нам незачем было делить пополам сэндвичи с ветчиной, мы почти всегда ужинали с мамой.
Он сердито уставился на нее, оскорбленный в лучших чувствах. Его версия была куда романтичнее. А она все испортила. Вот зачем было приплетать сюда каких-то родственников?!
– Я твою мать терпеть не мог, – холодно процедил он. – Мы никогда не ладили. Просто не хотел тебе говорить.
Она смотрела на него в полном недоумении:
– Почему ты не сказал?.. Ты же знаешь, это бы все изменило!
Он только махнул рукой: при чем здесь ее мамаша? Он думал о себе – юном, несчастном, по уши влюбленном… Все остальное отодвинулось на второй план.
– Поначалу я пробовал пить, – мрачно продолжал он. – А толку? Не мог прогнать из головы твое лицо – ни на миг, ни днем ни ночью. Это был полнейший, кромешный ад…