Судя по взгляду, которым наградила меня эта сорокапятилетняя
женщина, она поверила моим словам. Значительно взглянув на дочь,
она кивнула.
- А ты не глуп, пастушок… Ты прости меня, что я вначале на тебя
сердита была. Думала, ты дуростью девки моей попользоваться
хочешь…
- Не, тётка Акулина… Я уже твоей сестре говорил. Не по-божески
это было бы.
Считая разговор завершённым, я поднялся на ноги и потянулся.
Акулина так не считала. Она осталась сидеть, жалобно глядя на меня
снизу вверх. Я чертыхнулся про себя.
- Ладно! Пусть сто раз «Отче наш» прочитает! И ты вместе с ним!
Медленно и с чувством! Тогда помогу… Уходи, тётка Акулина! Не
видишь, у меня работы полно? Пришлёшь Ольгу, когда с молитвами
закончите. Так и быть, приду. Может Бог вас к тому времени вразумит
и простит…
Акулина резво поднялась на ноги и довольно улыбнулась. Через две
минуты только пыль поднятая на дороге их ногами напоминала о
происшедшем. Я вновь улёгся в траву. С их уходом трудовой энтузиазм
отчего-то пропал…
***
Ольга прибежала к вечеру. Её мать пришла к Аксинье и велела
дочке бежать к выгону, чтобы должить мне, что молитвы
прочитаны, раны на спине у отца не зажили, и они с нетерпением ждут
меня у себя. Я пожал плечами.
- Стадо отгоним в деревню, тогда приду. Можешь так и
передать.
Она немного отдышалась после бега, шмыгнула носом и
спросила:
- Сашок, можно я с тобой посижу?
- Сиди… Земля-то общая.
- Это ты папеньку моего побил? - тихо спросила она.
Я фыркнул:
- Тебе скажи, так к вечеру вся деревня знать будет. Папенька-то
твой что говорит? Кто его побил?
- Они не помнят ничего. Ни они, ни брат мой старший. Пришли
домой пьяные. Брат папеньку на себе притащил. Уж как матушка их не
расспрашивали, оба только плечами пожимают…
***
Так и получилось, что вечером, вместо того чтобы идти на площадь
и попытаться отыграть проигранные вчера бабки, я сидел на табурете
рядом с лавкой, на которой весь облепленный пожухлыми листьями
подорожника лежал на животе голый отец Ольги. Он тихо постанывал, а
я лечил ему один разрыв кожи за другим и зловредно и нудно
напоминал ему о его вине.
Всё-таки кнут гораздо более серьёзное оружие, чем вожжи!
Ночевать я устроился снова в облюбованном мною стожке. Мать
Ольги, обрадованная и перепуганная быстрым выздоровлением мужа,
предлагала мне остаться у них ночевать, но я отказался. Не
отказался я только от предложенного мне половины каравая душистого
хлеба, изрядного ломтя сала и кринки молока. Всё это я взял с собою
на поле и устроил там пир.