—
Это ужасно… - ахнули у Лары над ухом. То был голос Анны Григорьевны,
сидевшей по левую руку от нее. – Прошу вас, не продолжайте…
—
Да уж, жуть, - даже madame Щукина оказалась под большим впечатлением.
Рука ее почему-то подрагивала, когда тянулась к бокалу с шампанским. –
Наверняка некий черный ритуал – недаром граф Ордынцев увлекался подобным.
Конни, и впрямь, довольно нагонять на нас тоску!
—
Как скажете, madame, – тот поклонился ей с кривой улыбкой.
Странное дело, но нынче он стал
похожим на того, прежнего Конни – дерзкого лихого мальчишку, которым была
очарована Лара. Только куда более злым мальчишкой. Не стоило ему рассказывать
такого за столом. Да еще и в присутствии ближайших родных покойного графа. Лара
подняла на Александра Наумовича короткий взгляд: тот действительно негодовал.
—
Все это только сплетни, я ничуть не сомневаюсь, – наконец, заметил он.
Тихо и сдержанно, но все равно сурово. – Ежели все это было бы правой, господа,
убийцу непременно давно уж нашли бы. Николай погиб без малого двадцать лет
назад, как-никак!
—
Да зачем же искать, Александр Наумыч? – пожал плечами Кон и еще раз
усмехнулся. – Спросите на Болоте – вам любой скажет, кто сие творит. И двадцать
лет назад тоже знали.
—
Кон, прошу… - прошептала Лара, но ее никто не услышал.
Тем более что сей же миг прозвучал
голос, незнакомый никому за столом:
—
И кто сие творит?
Спросил это господин Рахманов. Но не в
обычной своей мямлящей манере, а неожиданно твердо. Спросил – и въедливо
смотрел на Кона. Холод в серых глазах, казалось, замораживает все вокруг.
Но Кон лишь легкомысленно пожал
плечами:
—
Ираида велела мне не нагонять тоску. Вы спросите лучше Ларису Николаевну
– это она теперь молчит, глазенки в пол, сама скромность…
—
Конни… - уже умоляла его Лара.
—
…а было время, она так донимала всех вокруг расспросами, что и в самом
деле тошно становилось от подробностей.
Кон Лару не слышал, он уже откровенно
веселился.
Это ли злое веселье подстегнуло Лару,
или же тихие всхлипы впечатлительной Анны Григорьевны, - но она почувствовала
вдруг, как в глубине ее души поднимается что-то до сих пор незнакомое ей.
Непонятное и чужое. Ей даже дышать вдруг стало трудно, а нарастающий гнев жег
сильнее огня – смолчать теперь не было никакой возможности.