Старая плетённая корзинка шмякнулась
на пол. Небольшой деревянной лопаткой Юрий принялся загружать её
навозом. В голову очень не вовремя пришли воспоминания о той
женщине на берегу Шушбай. Какая она красивая. Пусть не девица на
выданье, вполне взрослая и замужем, но ни одна баба в Вельшино не
может сравниться с ней. И дело даже не в красоте её тела и гладкой
коже. Нет. Юрий прислонил деревянную лопатку к стене. Женщина из
Большого внешнего мира какая-то прямая, уверенная в себе, наверняка
умная, умеет читать, писать и даже считать больше ста. А иначе как
она может повелевать машинами?
В голову закралась крамольная мысль.
Юрий аж замер на месте. Глаза испуганно метнулись ко входу в хлев.
Но нет, отца не видно. Руки ухватились за ручки плетённой корзинки.
Однако нервная дрожь ледяной водой всё равно прокатилась от плеча к
пяткам. Может… Того… Ему и в самом деле уйти, убежать из Вельшино?
Переплыть или перейти вброд Шушбай и добраться до другого берега.
Убежать в Большой внешний мир, а там будь, что будет.
Аж думать страшно! Юрий с кряхтением
приподнял тяжёлую вонючую корзину. К чему скрывать, он уже думал об
этом. Бросить эту жизнь. Бросить отца Кондрата с его опостылевшими
проповедями об адских муках. Бросить отца с его вечными
подзатыльники. Ведь что он теряет?
Перегрузил, тяжеленная корзина с
навозом едва не отрывает руки, но Юрий упорно потащил её к дальнему
концу огорода. Ведь что он теряет? Самое приятное, что он потеряет,
так это необходимость жениться на Анастасии Зориной. Только ради
этого уже стоит навострить лапти. Хотя… Навоз высыпался в огромную
зловонную кучу, Юрий опустил корзину на землю и смахнул со лба
испарину. Мать жалко. Как она расстроится, как она будет плакать,
если он и в самом деле однажды ночью переберётся на тот берег реки
Шушбай.
Скучная и нудная воскресная служба
тянется невыносимо долго. Юрий поднял глаза, хорошо, что хоть серые
тучки на небе не торопятся разразиться мелким противным дождиком. А
то было бы вообще невыносимо, хоть волком вой.
Как и полагается, Юрий вместе с
родителями стоит в толпе односельчан возле церкви. Как и
полагается, он чист, опрятен и даже причёсан. В честь седьмого дня
мать велела ему надеть праздничные рубаху и штаны. От рабочих они
отличаются только тем, что более новые и ещё не застиранные. Через
год или два, когда рабочая одежда окончательно сносится, именно в
этих штанах и рубашке ему придётся чистить хлев и таскать навоз на
огород. Но это будет потом.