Вагон был грязен.
Там, в Познаньске, это путешествие ей представлялось совершенно
иным, и пусть бы дорожные чемоданы из крокодильей шкуры остались в
чулане, но…
…не так же!
Тот самый третий вагон, в котором им надобно было делать, еще на
Познаньском вокзале поразил Евдокию какой-то невероятной
запущенностью. Был он темен, не то грязен, не то закопчен, некогда
выкрашен в темно-зеленый колер, но ныне краска слущилась, осталась
пятнами, отчего вагон гляделся еще и лишайным. По грязным стеклам
его змеились трещины, а проводник, которому вменялось проверять
билеты, спал под лесенкою. Еще и калачиком свернулся, тулуп накинул
для тепла, стервец этакий.
- Спокойно, Дуся, - велел Себастьян, уже не Себастьян, но бравый
пан Сигизмундус, студент Королевского университету. И картуз свой
поправил.
Надо сказать, что к этому обличью, донельзя нелепому,
вызывающему какой-то непроизвольный смех, Евдокия привыкала долго.
Она не знала, существовал ли где-то оный пан Сигизмундус на самом
деле и сколь многое взял от него Себастьян, но на всякий случай от
души сочувствовала этому человеку.
Несообразно высокий, был он худ и нескладен. Крупная голова его,
казалось, с превеликим трудом удерживалась на тощей шее, окутанной
красно-желтым шарфом, каковой пан Сигизмундус носил и в червеньскую
жару, утверждая, будто бы сквозняков бережется. Края шарфа были
изрядно обтрепаны, как и кургузый пиджачишко с квадратными
посеребренными пуговицами. Штаны пан Сигизмундус носил на лямках,
не доверяя этакой новомодной штукенции, как подтяжки. Ботинки его,
размера этак восьмого, но узконосые, лощеные, были украшены
шпорами, и при каждом шаге, а шаги у пана Сигизмундуса были
огромные, Евдокия с трудом за ним поспевала, грозно
позвякивали.
Еще пан Сигизмундус страдал вечными простудами, был зануден и
склонен к нравоучениям.
- Мы и вправду отправимся…
- Дорогая кузина, - пан Сигизмундус вытащил из оттопыренного
кармана очки, вида пречудовищного – с синими блискучими стеклами и
серебряными дужками. Оные очки он кое-как пристроил на покрасневшем
носу, шмыглул, высморкался и со всем возможным пафосом, продолжил.
– Дорогая кузина, умоляю вас преодолеть в себе предосудительность и
внять голосу разума…
Разум как раз утверждал, что ехать в этом вагоне – чистое
самоубийство.