– По поводу Лысенко каюсь. Нарушил клятву Гиппократа, отчего пребывал некоторое время в состоянии депрессии.
Румянцев, измучив червяка и намучившись сам, швырнул его с досады в реку. Тихо булькнув, тот нырнул, и в месте его погружения тут же шаркнула переливающаяся в лучах солнца матовая спина сазана.
– Вот парадокс жизни, – доктор показал на тонкую рябь воды, – стоило мне только снять его с крючка, как его тут же записали в рацион.
– Петрович уху солил? – с поляны донесся хрипловатый бас.
– Да.
– Тогда готово, – слышно было, как стукнула ложка о чугунок и Семеныч закряхтел, снимая котелок с треноги.
* * *
– Так, дети, закругляемся. – Отец поднял руку, ставя ладонь козырьком.
– Мы до протоки и назад! – крикнул я ему в ответ, старательно налегая на весла и разворачивая лодку.
– Только по-быстрому. Уха поспела.
К берегу вышли наши мамы: моя и Катина. С реки дыхнуло прохладой, и Катина мама, поставив руки рупором, крикнула нам вслед:
– Катя, тебе не холодно?
– Нет. – Катька даже не посмотрела в ту сторону, откуда кричала ее мама.
Я заметил это и счел нужным сделать ей замечание:
– Так не поступают девочки из благородных семей.
– Хватит меня учить, учитель. Дома учат, в гимназии учат, и ты еще взялся.
– Извини. – Я налег на весла, стараясь не обращать на ее выходки внимания.
– Принято, – буркнула она и опустила руки в воду.
Я знал, что она сумасбродная. Так ее назвала моя мама. Но Катя мне нравилась, особенно своей независимостью и смехом. Как она смеялась, я готов было слушать хоть целый день.
* * *
– Похоже, клева больше не будет. – Константин Петрович вынул из сумки хлеб и закинул в воду.
– Я же говорю, ушла рыба. Можно, конечно, на вечерке еще попробовать…
– А оно нам надо? Всю ее не выловишь.
– И то верно.
– Пошли, выпьем по маленькой, посидим, а там посмотрим… Может, и сходим на вечерку.
Мужчины вытащили из воды лески, ободрали прицепившуюся тину и лопухи и стали скручивать удочки.
Рядом с костром стояли плетеные кресла и деревянный стол, накрытый белой скатертью. Женщины остановились возле рыбаков, с интересом разглядывая плескающихся в ведре карасиков, постояли и пошли к столу, возле которого суетилась горничная Муромцевых Дарья, сервируя приборами стол. Женщины сели в кресла, Дарья налила им яблочного сока и пошла к дому, где в печи томился запеченный гусь.