Хватит ему уже перемен.
Извозчик, словно издеваясь, остановился аккурат посередине
огромное лужи, которая хоть и была неглубока, но всяко для лаковых
штиблет неполезна.
- Ты бы отогнал подальше, - Себастьян раскрыл зонт, в который
тут же вцепился ветер. А ведь тихо было, вон, клены-стражи в
лаково-алом убранстве стояли бездвижно, ни листочка на них не
шелохнулось. И поди ж ты, ветер.
Толкнул.
Потянул, выкрутил из руки тяжелый зонт. Опрокинул в лужу и
погнал, будто парусник предивный.
- Твою ж… за ногу, - Себастьян прикусил язык.
Это акторам матюкаться дозволено, с них спрос невелик, а про
воеводу сразу скажут, что вовсе страх потерял и на язык
невоздержан. Появилась трусливая мыслишка подать-таки в
отставку.
А что… не его это… воеводство… кабинет… креслице с гвоздиками
этими золотыми, портрет государев чистый, мухам на радость… и ленты
для них же вешаные, медовые…
Бумаги.
Отчеты.
Доклады… тошно… до того тошно, что хоть удавись. Но куда идти,
если не в воеводы? Не в светское же ж общество возвращаться.
Сожрут-с и не подавятся. Нет… уходить – не вариант… это все хандра
осенняя и петухи, чтоб их всех да на бульоны…
Себастьян подхватил зонт, отряхнул его от воды и грязи.
С натугой открыл скрипучую дверь, в который раз давши себе зарок
оную сменить. Купцы давече намекали на некое вспомоществление, а
Себастьян намек не услышал. Может, зазря? Может, неспроста Евстафий
Елисеевич время от времени хаживал на обеды? После тех-то обедов,
глядишь, и появлялись в Познаньском управлении всякие-разные штуки,
навроде дубовых перил к старой лестнице…
Дверь захлопнулась с тяжелым глухим стуком.
И в спину ударила.
Пружина зазвенела. А тяжеленные часы, механизм которых давно уж
сбой дал, встретили воеводу протяжным заунывным боем.
- Опаздывать изволите, - с дубовой лавки поднялся пан
Мимиров.
Вот же ж… а Себастьян уж понадеялся, что слег главный местный
кляузник. Ан нет, правду говорят, что иных и болезнь не берет.
- Вовремя, - раскланиваться с паном Мимировым желания не было. И
тот, уловивши настрой Себастьянов – а чутьем пан Мимиров обладал
преотменнейшим – встрепенулся…
- Где ж вовремя? Где вовремя? – он говорил тонким детским
голосочком, который никак не вязался с объемною его фигурой. И
фигура оная пришла в движение. Мелко затряслись три подбородка,
подпертых белоснежным воротничком. Дернулся кончик длинного носу.
Пухлые пальчики ущипнули ухо, которое от этакого обращения
запунцовело. – Уже девять! А вы еще тут!