Нет.
Эта ночь стала худшей в жизни Иоко.
Ей так думалось. Но, верно, боги сполна пожелали наказать ее за
строптивость и гордыню. Эти ночи повторялись, ибо, несмотря на
немалый вес, любовь к вину и дурманной траве, Киато никогда не
забывал о супруге.
…а еще о служанках.
…и о паре юдзё[1], которых он
содержал.
Боль.
…порой Каито вовсе терял человеческое обличье, переполняясь
гневом, и тогда лицо его краснело, а дыхание становилось частым,
тяжелым. Он, получивший лучших учителей, умел обращаться и с
бамбуковой палкой, и с деревянным мечом… и пожалуй, захоти он, убил
бы.
Но убивать не хотел.
А вот кости ломал.
Неприятно. И даже исиго, приглашенный ненавистной свекровью –
сухое лицо ее было застывшей маской презрения – сочувствовал Иоко.
Она читала это сочувствие в глазах его и отворачивалась.
Она сбежала.
И была возвращена матерью, не желавшей скандала…
…но эхо его дошло до ушей свекра, самолично явившегося в гости к
младшему сыну. Он не стал разговаривать с Иоко, но лишь взял боккен
и погнал сына по опустевшему двору. Кричали куры, разбегаясь, и
старая свинья громко хрюкала, будто насмехалась над достойнейшим
представителем древнего рода… и Иоко расправила крыло веера…
…не помогло.
Нет, он больше не бил ее, трусоватый муж, вообразивший себя
незаслуженно оскорбленным. Он нашел тысячу и один способ унизить
ту, которую полагал виновной в собственных неудачах.
…но пока жив был отец Каито, все было почти нормально.
Даже хорошо.
Но он скончался перед праздником Юмиками, и сам Наместник
явился, чтобы проводить его за радужный мост, и говорил много,
красиво, и первым сыпанул в жертвенный огонь горсть монет из
золотой фольги.
…сыновья отдали кровь.
…все, кроме Каито, который, набравшись вина, громко заявил:
- Наконец-то издох старый змей…
И разве могла семья его не отвернуться от проклятого после этих
слов?
…они хотя бы могли.
Уехала свекровь и с ней служанки, слуги и половина живности,
которую выводили со двора под присмотром Мироино, старшего сына и
славного воина, чей грозный вид мигом успокоил хмельного братца
его… но в опустевшем доме больше некому стало заступаться за
Иоко.
Дни.
Мутные, как дурной ёкан, пропахшие рыбой и кислым вином.
…ожидание.
Он спит до полудня, и это лучшее время, когда Иоко предоставлена
сама себе. Она прячется на кухне, где варит тягучий чай из веток
бушими. Она выходит пить его на задний двор, где зарастает бурьяном
сад. И в тишине его Иоко чувствует себя защищенной.