- А вы, значит, знахарка? – вступил в беседу дедок, до того
молчавший.
- Так и есть, - я важно кивнула.
- Молоды вы больно…
- Бабка учила…
Он пошевелил вялыми губами и поинтересовался:
- А вот у меня спина болит… чего посоветуете?
Я покосилась на парня, который так и застыл, повернувшись к
окошку. Правою рукой за шаблечку свою держится. А в левой – кошель
худосочный сжимает.
- Так это надобно знать, как болит, - важно ответила я. – Тянет
аль ноет? Или стреляет? И куда отдает? В подреберье? Или, может,
вниз…
Старик вновь губами пошевелил, но ответил…
Так мы с ним и проговорили к обоюдному удовольствию до самого
вечера. А поутру, когда пришла пора возку отправляться, то
выяснилось, что давешний парень решил не ехать.
Верно, зелье мое принял.
И правильно, глисты – дело такое… чем раньше спохватишься, тем
оно легче повывести будет. Вон, в нашей-то деревне их все гоняют,
да по два разы на год, оттого и нету в Барсуках этаких
заморышей.
Глава 3. Где речь идет о столице и
Академии.
А столица мне не по нраву пришлась.
Не спорю, город, конешне, большой, аж занадто, да только и
какой-то неустроенный. Вот у нас, в Барсуках, пусть дороги и не
мощеные, да ровные, чистые, убирают потому как с них и коровьи
лепешки, и конские яблоки… и траву мужики по обочинам косят, не
ленятся.
Туточки травы не было. Да и как ей быть, когда кругом один
камень?
Дымно.
Суматошно. Грязно. Дома в черноте какой-то, в копоти. Воздух
спертый, вонючий. Я аж сперва спужалася, что дышать не сумею.
Ничего, задышала.
Только нос платочком прикрыла, потому как шибало смрадом
крепко.
На окраинах столицы растянулись мастеровые слободки. Тут и кузни
стояли, и пекарни, и гончарные мастерские, где будто бы делали
посуду особую, легкую да звонкую, да крепости небывалой… тяжелыми
черными горбинами вытянулись скотные дворы и бойни, от которых шел
особо мерзотный дух, привлекая всех бродячих собак окрест.
О бойнях и мастерских мне рассказал старичок.
Он отодвинул желтую тряпицу, каковая висела тут заместо шторки,
и показывал, что одно, что другое… возок уже не летел – ползл. И
все одно тряслася по горбылю. И тряска эта отзывалась во всем моем
теле, а особливо в нижней его, неделикатной части, которую я всю об
лавку пооббила…
- А вот там, сударыня Зослава, малый рынок - старичок именовал
меня со всем почтением, видно, пришлась по нраву мазь, по бабкиному
старинному рецепту сделанная. И пусть сперва к ней Михайло Егорыч
отнесся с немалым подозрением, в пальцах баночку крутил, нюхал, то
одной ноздею, другую пальчиком зажимая, то другой, то обеими…
мазь-то пахла хорошо, воском да перепель-травой, которую мы с
бабкой на полную луну собирали. Тогда-то трава в самой силе своей,
и пахучая, что диво… запах ее и вонь бобровой струи перешибает.