– Знаешь, что я не могу перестать делать? Я не могу перестать всматриваться, не вошла ли сюда Мэри Эллен.
Я остановил полную блестящей и тягучей начинки вилку на полпути ко рту, взглянул на него и сперва не поверил своим глазам: его тарелка с десертом уже была пуста.
– Ты же не собираешься сказать, что скучаешь по ней, Стивен? – холодно спросил я, поднося пирог ко рту.
– Нет, – раздраженно ответил он, не оценив шутку. Он бессильно пытался отыскать слова, чтобы описать все свои смешанные чувства. – Мы же ее вроде как, сам знаешь, бросили, – наконец выпалил он.
Я задумался над таким обвинением.
– Вообще-то мы не вроде как бросили. Мы ее просто бросили. – Я совсем не разделял его чувств. – Ну и?
– Я просто как-то неловко себя чувствую… как-то неловко себя чувствую из-за того, что мы оставили ее одну в лесу. – И он скрестил руки, будто говоря: «Вот, я все сказал».
Я отложил вилку и задумался над его словами.
– Она сама пришла в лес одна, – сказал я. – Вообще-то мы не несем за нее ответственности, ты же понимаешь. То есть мы же не нанимались за ней следить.
Пока я это говорил, к своему ужасу, сам начал осознавать, что он прав. Мы бросили ее, оставили наедине с волками и медведями, им на потеху. Я был настолько поглощен своей дикой жаждой еды и нормальной кровати, что даже не успел задуматься о том, что ей может сулить наш внезапный уход. А сулил он, как вы понимаете, ночь в одиночестве среди шелестящих листьями деревьев, темноту и постоянное желание прислушиваться, не скрипнет ли где веточка или палка под тяжелой ногой или лапой. Я бы никому такого не пожелал. Мой взгляд упал на пирог, и я понял, что больше не хочу его.
– Может, она нашла кого-то, с кем можно было продолжить путь? – неубедительно предположил я.
– Ты сегодня кого-нибудь видел?
Он был прав. За весь день мы не встретили ни души.
– Она, наверное, все еще идет, – сказал Кац неожиданно возбужденно, – недоумевая, куда мы, черт возьми, пропали.
– Ой, перестань, – практически взмолился я, встревоженно отодвинув пирог еще на полдюйма.
Он сочувствующе кивнул, а после изменил выражение лица на удивительно обвинительное, будто всем своим видом говорил мне: «Если она умрет, это будет на твоей совести». Он был прав, ведь это был мой план. Моя вина.
Затем он наклонился ко мне и совершенно другим голосом спросил: