– Она беременна, – произнес Маркус, удовлетворенно кивнув, глядя, как выражение лица грубияна мгновенно изменилось.
– Да что ж вы сразу не сказали? – он немедленно отступил, приглашая Изольду сесть, и отошел, ища себе новое место.
«Сработало, как всегда», – подумал Маркус. Даже после отмены Закона Надежды, сделавшей беременность добровольной, женщины в положении все равно считались священными. Теперь, когда Кира нашла лекарство от РМ и можно было рассчитывать, что младенцы проживут дольше, чем несколько дней, такое отношение к женщине только усилилось. Изольда села, обмахиваясь, а Маркус встал сзади, чтобы не дать столпившимся людям перегородить ей приток воздуха, и снова бросил взгляд на президиум.
– …это именно то, что мы пытаемся прекратить в первую очередь, – говорил сенатор Товар.
– Вы что, смеетесь, что ли? – возразил новый сенатор; Маркус напряг слух, чтобы не пропустить ни слова. – Вы – бывший главарь Голоса, угрожавший развязать и в каком-то смысле развязавший гражданскую войну.
– То, что порой приходится прибегать к насилию, не означает, что насилие – это хорошо, – спорил Товар. – Мы сражались, чтобы предотвратить жестокость, а не наказывать ее, после того, как…
– Высшая мера наказания по сути своей и направлена на предотвращение преступлений, – напирал сенатор. Маркус вздрогнул – он и думать не думал, что Уэйста и Деларозу собираются казнить. Когда людей осталось всего тридцать пять тысяч, как-то не хочется спешить с казнью, будь они хоть трижды преступники. Новый сенатор махнул рукой в сторону обвиняемых:
– Когда эти двое понесут заслуженное наказание за свои преступления, в таком маленьком обществе, как наше, об этом узнает каждый и навряд ли осмелится повторить эти преступления.
– Эти преступления совершались по прямому требованию Сената, – заметил Товар. – Кому именно вы направляете свое послание?
– Всем, кто считает человеческую жизнь лишь фишкой в большой игре, – ответил его оппонент, и Маркус почувствовал, как по залу распространяется напряжение. Новый сенатор холодно глядел на Товара, и даже в задних рядах Маркусу был ясен угрожающий подтекст: если бы мог, он бы приговорил Товара вместе с Деларозой и Уэйстом.
– Они делали то, что считали наилучшим, – вступила Кесслер, одна из бывших сенаторов, которой удалось выйти сухой из воды и сохранить место в Сенате. Все, что Маркус видел лично, и все неизвестные посторонним подробности, рассказанные ему Кирой, свидетельствовали, что Кесслер и другие были не менее виновны в захвате власти, объявлении военного положения и превращении крошечной демократии Лонг-Айленда в тоталитарное государство, чем Делароза и Уэйст. Они сделали это для защиты людей, так они говорили, и поначалу Маркус соглашался с ними: в конце концов, человечеству угрожало вымирание, и в таких условиях трудно отстаивать утверждение, что свобода дороже жизни. Но Товар и другие члены Голоса подняли мятеж, Сенат ответил, Голос ответил на этот ответ, и так далее и так далее, пока в один прекрасный день они не начали лгать собственному народу, взрывать свою же больницу и втайне убивать своего солдата – все ради того, чтобы разжечь страх перед мифическим вторжением партиалов и таким образом вновь объединить остров. Официально заявлялось, что Делароза и Уэйст были серыми кардиналами, а остальные лишь выполняли их приказы – дескать, нельзя наказывать Кесслер за то, что она подчинялась своему начальству, как нельзя наказывать солдат Сети за то, что они подчинялись Кесслер. Маркус все еще не определился со своим отношением к официальному заявлению, но было более чем очевидно, что этот новый парень его категорически не одобрял.