Он развернул небольшой сверток. На грязной тряпице лежало две луковицы, ржаная лепешка и в отдельном узелке немного творога.
Дурачок быстро съел все, что лежало на тряпке, громко чавкая и кашляя от жадности. Потом с сожалением посмотрел на опустевшую обертку, осторожно собрал с нее крошки и кинул в рот. Но тут одна из крупных крошек упала в щель между корнями дуба. Он запустил туда палец, но достать кусочек лепешки не получалось. Тогда он обломил ветку и попытался выковырять эту крошку. Ветку от листьев он не догадался очистить, и та не пролезала в щель. Тогда он встал, залез в кусты, туда, где у деревенских был спрятан общинный топор, которым вырубали жерди для стогов.
Вновь усевшись у корней дуба, он начал расширять щель, вырезая кончиком топора кусочки коры и древесины. Периодически он пытался достать пальцем заветную крошку, но пока ничего не получалось. Неожиданно топор скрежетнул по чему-то. Мыколка нажал сильнее, и из корня вывалился черный блестящий камушек.
Удивленный парень сразу забыл о хлебной крошке и начал пристально разглядывать находку. Камешек был правильной округлой формы, с едва намечающимися гранями, в его глубине, казалось, мерцают оранжевые искорки.
Оставшееся до конца пастьбы время дурачок любовался своим сокровищем. Опомнился только, когда солнце почти лежало над лесом. Время торопило, поэтому он сунул камешек в свою торбу и, быстро собрав в стадо лежащих и жующих жвачку коров, отправился с ними в деревню.
Когда подходил к околице, там было непривычно многолюдно, он опоздал с приходом почти на полчаса, и это встревожило баб, привыкших, что пастух приходит всегда вовремя. Но радость оттого, что с их Пеструхами и Белянками ничего не случилось, пересилила тревогу, поэтому Мыколку никто не упрекнул. Только несколько босоногих мальчишек, сопровождаемых своими младшими, вообще голожопыми братьями и сестрами, громко кричали свою обычную дразнилку, на которую, как обычно, Мыколка не обращал внимания.
Дома его встретила заплаканная бабка.
– Баба, не плакай, не плакай, – заговорил Мыколка, глупо ухмыляясь, и тут же заплакал вместе с ней.
– Ох, горе ты мое, Мыколка, – вздохнула бабка, – осень уже на дворе, что будем делать, ума не приложу. Рожь не сеяли, в батраки тебя не берут из-за малоумия. Лето кое-как прожили, а что зимой делать будем? Единственное, что на ум приходит, возьмем мы с тобой суму и по миру пойдем, может, дотянем до весны, ежели Бог даст. А нет, так приберет Господь, и похоронят нас где-нибудь.