Он попытался повернуться, чтобы лучше рассмотреть помещение. Что-то мешало ему, сковывая движения. Правая нога оказалась загипсованной, грудную клетку стягивала жесткая повязка. В комнате стояли еще шесть кроватей. Три из них пустовали, там не было даже матрасов, только голые металлические сетки с пружинами. Остальные были заняты. Напротив него кто-то шумно храпел, плотно завернувшись в легкое покрывало. Рядом кровать была разобрана, но там никого не было, вероятно, хозяин куда-то отошел.
Похоже на больницу. Что же все-таки случилось, почему он чувствует себя так, будто только что недавно родился, там, у реки, ничего не зная о том, каким был до этого? Он видел перед собою бедную внутренность больничной палаты, но не мог бы сказать это словами, он узнавал каждый предмет и откуда-то знал, что он собой представляет, но внутри отсутствовало что-то важное, основополагающее, что и делает человека человеком – он словно был нем там, внутри, не зная названий того, что его окружает, а только видя и ощущая все, что находилось рядом с ним. И себя самого он чувствовал словно как-то опосредованно, человеком, телом, физиологической конструкцией, но не личностью, индивидуальностью, как, он догадывался, было раньше, или должно было быть. Впечатление от дискомфорта, вызванного таким непривычным самоощущением, а точнее, его отсутствием, так напугало его, что он чуть в голос не закричал, в слабой надежде на то, что хотя бы криком ему удастся вернуть то непонятное, что, он точно чувствовал, сейчас утрачено внутри него.
Сидящий на соседней с ним койке старик в странных полотняных брюках и свободной без воротника рубашке ниже колен, заметив, что он открыл глаза и заворочался, мигом подскочил к нему и стал о чем-то спрашивать все на том же, совершенно чужом языке. Убедившись, что его не понимают, сосед выскользнул за дверь, скоро вернувшись в сопровождении молодого мужчины в белом халате. Лицо у того было красивое, смуглое, доброжелательное. Доктор тоже попытался задать какие-то вопросы. По тому, как менялась его артикуляция и произношение, он понял, что врач обращается к нему на разных языках. Но ни одного из них, увы, не понял. Страшная мысль о том, что он немой, или просто не знает человеческой речи, продолжала парализовать сознание, но он пытался отгонять ее, утешая себя тем, что, вроде, кроме слов, понимает и оценивает все вокруг себя правильно, просто с ним что-то произошло, случилось, пока еще неизвестное ему.