Дед злился и разражался бранью, потом вглядывался, замолкал, хмыкал, хихикал и умилялся:
– А верно! Верно, парнишка! Стрекоза и есть! А мне и в голову не пришло! Молодец!
Так и сверкали дед и внук объективами в окрестностях Джорджтауна не один год – пока на наставника и единственного близкого Ирвину человека не обрушилась хворь, спровоцированная давними ранами. И настал тот проклятый день, когда дед, шаг за шагом утратив способность глядеть, двигаться, есть, принялся проживать свои последние минуты. Старик, умирая, держал Ирвина за руку и сквозь предагональные хрипы – он не терял ни сознания, ни беспокойства за будущее внука – давал последние наставления:
– Дитя мое… тебе талант дан… от Бога… береги его… Сделай то, что мне не удалось… Обещай…
– Что? – тупо спросил Ирвин, в заторможенности горя и ужаса почти не воспринимавший слов.
– Стань мастером… Настоящим фото…
Фразу закончить не довелось. И Ирвин поклялся на свежей могиле, что станет великим фотографом и прославит имя Стоктонов на весь мир.
Осталось клятву выполнить.
Свидетелем обещания был единственный соучастник похорон – главный редактор местной газетки, посчитавший служебным долгом почтить присутствием траурную церемонию. Добродушный толстяк утирал слезы, с горестными вздохами припоминал случаи прискорбных несогласий с беспокойным внештатным сотрудником и уважительными кивками сопровождал слова Ирвина. А на обратном пути с кладбища предложил внуку продолжить достойное дело деда, заняв вакансию редакционного фотографа. Последовало быстрое согласие – Ирвин был рад начать свою карьеру с той точки, на которой дед закончил свою. Но думалось ему, все чаще и чаще, что надо снимать не бессловесную флору и не редеющую фауну, а людей. Люди намного загадочнее и необъяснимее. В особенности – женщины. В особенности – красивые. Их красота, как успел понять Ирвин, открывается по-разному. От одних сразу невозможно оторвать взгляд. Они сами просятся под объектив. Загадку других постичь труднее – тут помогают задор и кураж. Но все-таки лучше всего – когда виртуозность мастера сливается с красотой модели: так-то и создается подлинное произведение искусства.
Но пока что требовалось хотя бы сделать себе имя, и юный фотограф деятельно предался этому занятию. Несколько лет полосы газеты пестрели работами Ирвина Стоктона: открытие нового корпуса больницы, соревнования по бегу с кипящим чайником, старушки в хосписе, молодожены, выходящие из собора… Невесты были небесны и воздушны, старушки сквозь обвислости и морщины являли последние следы женского лица, победитель с призом в руках необыкновенно радостно таращил глаза, а больничные окна сияли так ярко и приветливо, что вызывали немедленное желание за ними оказаться…