Теперь ему пришлось надолго задуматься.
– Как ты пришел к мысли, что я могу быть печальным? – спросил он.
Ну да, это уже был кое-какой прогресс.
– К такой мысли я пришел потому, что ты слушаешь печальную музыку, и вообще ты очень спокойный и серьезный, по крайней мере, в моем присутствии.
– А тебе что, мешает, если я грустный? – спросил он.
– Да.
– Почему? – удивился он.
Это был хороший вопрос, на который я не мог дать сыну совершенно честный ответ. Поэтому я попытался дать почти честный:
– Потому что печальные люди печалят меня.
– Да ты и без того печальный человек, – сказал он.
Приговорил меня. И то, как он при этом на меня смотрел, приятно мне не было.
– С чего ты взял? – спросил я.
– Иначе ты не пил бы так много.
Разумеется. Тут снова оказалось, что молодые люди абсолютно недостаточно просвещены насчет значения и действия алкоголя. Все сконцентрировалось на профилактике наркотиков, и про алкоголь больше никто ничего не знал.
– Я пью, потому что алкоголь мне нравится. А раз мне что-то нравится, значит, я не печальный, – сказал я.
Он хотя и кивнул, но не поверил ни одному моему слову. Кроме того, он обладал хорошим интеллектом и был блестящим оратором, так что малыми средствами ему удалось повесить на меня его собственную печаль.
Тогда по моему настоянию мы позвонили его маме в Сомали, где из-за разницы часовых поясов было на два часа позднее. И хотя Мануэль уверял меня, что он чуть ли не каждый вечер переговаривается с ней по телефону, я хотел при этом присутствовать, ведь как-никак я был его послеобеденным опекуном – и кроме того, еще его отцом.
Алиса тут же взяла трубку и дышала тяжело – как загнанная; должно быть, она синхронно оперировала сразу пятерых африканцев.
– Привет, Гери, у вас все в порядке?
– Да, все о’кей, твой сын хочет обменяться с тобой парой слов, – сказал я и протянул ему телефон.
Это было действительно подло с моей стороны – так его подставить, – и он скорчил гримасу, но в конце концов я успешно установил контакт сына с матерью. Правда, моему слуху перепадали лишь обрывки разговора.
– Привет, мама. – Да, хорошо. – У Герольда в кабинете. (Все-таки назвал меня Герольдом, а мою нору – кабинетом.) – Холодно. – Нет, солнце. Солнце и облака. – Да. – Математику. – Да. – Да. – Да, я. – Даааа, обещаю тебе.
Тут он покосился на меня снизу вверх. Должно быть, она требовала, чтобы он был со мной дружелюбней.