Как же, «странное отношение к родовым признакам». Будет оно
странным, когда еще с детства, мне неоднократно приходилось
страдать за свои имя и фамилию... В школе, помнится, мне нравился
мальчик, на три класса старше меня. Звали его Герман. Моя робкая
симпатия, вскорости, стала достоянием подростковой общественности и
меня, до конца учебного года после этого, некоторые, литературно
продвинутые сверстники приветствовали: «Уж Полунич близится, а
Германа все нет». А имя «Ветвяна»? К нему неоднократно, в качестве
альтернативы фамилии, предлагались варианты: «Ивовая», «Кучерявая»,
«Раскидистая». Правда, иссякли они все сразу, после того, как я, в
порядке встречной инициативы, самой активной в этом плане своей
однокласснице придумала прозвище, закрепившееся за ней до сих пор.
Но, вспоминать мне об этом теперь стыдно, хотя, честно признаться,
приятно. С годами же я научилась избегать подобных ситуаций,
заработав себе среди окружающих меня, сначала однокурсников, а
потом и коллег авторитет редкостной стервы. И дело стало уже не в
том, что я боялась насмешек с их стороны, я просто поставила для
себя непреклонное «табу». А представлялась всегда просто Ветой,
оставив право на свое полное имя только очень дорогим мне людям… И
это были даже не друзья, а члены моей маленькой, но близкой сердцу
«семьи»…
- А мы, теперь, значит «друзья», – в который раз повторила я,
сидя за графским столом и нервно стуча пальцами по столешнице.
Открытая книга, с пока даже неизвестным мне названием так и лежала,
на время забытая мной.
Ну что ж, это меняет дело. Причем, значительно его облегчает.
Потому что во влюбленном виде, я нравилась себе гораздо меньше, чем
в своей обычной «циничной» броне. Влюбленная женщина вообще
становилась сродни блаженной дурочке, с этими романтическими
вздохами и вечными метаниями в поисках нужного для своего
избранника образа. Это мы уже проходили. А с другом всегда все
проще и понятнее, хотя…
- Уж мы-то знаем цену вам, любовь друзей и дружба дам, –
процитировала я Лермонтова и, наконец, скосила глаза вниз.
«История Ладмении. От начала мира и до наших дней», называлась
уже знакомая мне книга, недавно «умыкнутая» с одной из книжных
полок графской библиотеки. Ну, конечно же, она, была
предусмотрительно положена Борамиром самой верхней в стопке, но, я
так вздыхала над его запиской, что совершенно не обратила внимания
на этот «опознавательный» знак.