– И пирожок капустой, и «Ягуар с турбонаддувом» – сказал я, и, захлопнув журнал, кинул его на пол, предчувствуя, что наш спор может перерасти в рукопашную схватку.
Валька продолжала стоять над душой подобно Церберу, сложив руки крестиком. На них, как на подпорку нависали её сочные молочные железы, придавая этому образу царственный вид. Бюст был предметом её особой бабьей гордости. Она с наглым любопытством смотрела на мою реакцию, и ждала момента, чтобы «укусить» меня еще больнее.
Я медленно опустил ноги в тапки. Почесал под резинкой трусов оголившуюся ягодицу, и, встав с дивана, направился на кухню. Голос Вальки меня остановил, словно кто— то невидимый дернул стоп кран набирающего ход «бронепоезда».
– Стоять! Куда пошел? – завопила она.
Так вопить мог только внезапно проснувшийся часовой, застуканный на посту начальником караула. И я встал. Встал по стойке смирно, делая вид, что подчиняюсь ей всей своей сущностью.
Набрав в легкие больше воздуха, я выдохнул, и сбросив с себя цепь раба, двинулся дальше на кухню. Мне теперь не нужны были ее пироги. Мне не нужны были ее плюшки. Там в банке с манной крупой была заначка. Я когда-то спрятал туда бутылку коньячка. Уже пару месяцев я лелеял надежду, что должен наступить тот час, когда я налью себе любимому пятизвёздочный бальзам и умиротворю свою страдающую от деспотизма жены душу.
Аромат свежеиспеченных булок наполнил весь «камбуз». Я, словно рыболовецкий траулер в погоне за сайрой нежно вошел в этот аппетитный дух, погружаясь в него, словно в густой туман Охотского моря. Сейчас для меня главным было сохранить стальную выдержку и баланс. Я давился слюной. В моем желудке ревели воны девятого вала, но я не показывал ей вида. Я терпел, не смотря на то, что хотел реально жрать! Исходящие из духовки кулинарные флюиды, вызывали в моем организме позывы к обжорству. Рука потянулась к банке с манкой. В предчувствии коньяка мое сердце забилось, словно у кролика при виде трепещущего хвостика молоденькой крольчихи. Кровь побежала по моим жилам, щекоча внутренности беличьей кисточкой. Еще мгновение, и я мог умереть. Коньяк по идее должен был спасти мне жизнь, чтобы потом моим жестоким равнодушием проигнорировать эти волшебного вкуса булки. «И пусть они засохнут, -подумал я.– Пусть они покроются плесенью! Мои руки никогда больше не прикоснуться к её стряпне!»