– Мать до Молдаванки пошла, Санька на току, чинить позвали, сеять скоро… Так а я Танькю послала, придуть… Клаву в район послали на совещание, она завтра вернется, а я с Клавкой у той хате куличи ставлю, так она с Галюнькой осталася, а Валерка на уроках, скоро сам приде… – напористо частила тётя Люба.
Вовка ничего не понимал в оглашаемом перечне имён, прозвищ и событий, зацепившись только за имя брата, зато остальные кивали головами и переспрашивали, уточняя что-то. На самом деле, молодую жену Саньки звали Клавдией, как и младшую сестру матери, работавшую зоотехником. Галюнька была маленькой Санькиной дочерью, а Молдаванкой прозывалась престарелая бабушкина подружка, не из местных, может, и вправду молдаванка, прижившаяся на селе после войны.
Побродив по хате, Вовка незамеченным тихонечко прошёл у стеночки под вешалкой, осторожно приоткрыл дверь и выскользнул во двор.
Напротив входа располагался плетень немногим выше Вовки ростом, разделявший участки. В плетень было встроено плетёное же из прутиков сооружение, которое, если бы оно располагалось во дворце, следовало бы назвать альковом, с довольно широкой лежанкой из досок, покрытой набитым соломой матрасом и одеялом. Даже навес алькова был плетёным. На плетне навеса была закреплена старая, выцветшая клеёнка. Вовка присел на лежанку и принялся рассматривать гулявших по двору кур, которые, осмелев вскоре, начали, поквохтывая, ковыряться в прошлогодней траве прямо у его ног. Хотя анорак остался в хате и Вовка остался в тонком полосатом свитерке поверх клетчатой рубашки, было совсем не холодно. Перевалившее через полдень солнце изрядно припекало, и воздух был неподвижен. Обнаглевшая пёстрая курица, которая, по всему видно, была главной, копнула землю, смешно вывернула набок голову и, замерев, уставилась немигающим жёлтым глазом прямо на Вовку. Такое внимание показалось ему излишним, он, сначала, поджал ноги под лежанку, потом спрыгнул на землю и побежал вглубь двора. За хатой располагались два сарая – мазанки, так же, как и хата, выбеленных мелом, с распахнутыми дощатыми дверями. Вовка шагнул через порог из плохо отёсанной, выбеленной дождями деревяшки со стёртым притвором, в полумрак большого сарая с крышей из соломы и замер в ошеломлении.
Она была грандиозна. Она заполняла собой всё пространство. В её влажных выпуклых глазах с лиловым отливом отражался и сам Вовка на фоне светлого прямоугольника дверного проема, и кое – как освещенные пробивающимися через щели лучиками солнца, украшенные полустёртой побелкой стены из неровных деревянных столбов, соединённых чем – то похожим на плетень во дворе, и кривые жерди, на которых держалась крыша. А может быть, и весь мир.