- Древнейшие из моего народа
утверждают, что люди отличались излишней пытливостью ума еще до
знакомства со слугами Древнего Врага, – леди пропела фразу с еле
уловимыми нотками холода в голосе. – Такими уж вы созданы.
- Я слышал, что в Светлом Лесу живут
те, кто помнит времена Падения. Наши хронисты многое бы отдали за
возможность задать им пару вопросов, – Дитрих испытывал сомнения в
положительном ответе на завуалированную просьбу, но попытаться
стоило. Как и следовало ожидать, госпожа еле заметно, отрицательно
покачала головой.
- Они не станут разговаривать с
людьми. Бессмысленно. Даже мне, их потомку, не всегда просто понять
слова Древнейших, что уж говорить о простых смертных. Вы слишком
разные.
- Но с вами-то мы общаемся.
- Мой род чаще других имеет дело с
людьми, лорд Дориан. Я с детства училась понимать вас, чтобы
служить посредником между правителями.
- Прошу простить, если мои слова
покажутся дерзкими, но перворожденные не часто выражают желание
делиться своей мудростью. Последнее посольство приезжало в Святой
город лет сорок назад. – Дориан интонацией смягчил заявление.
Латиссаэль еле заметно улыбнулась.
- Мы полагаем, смертные имеют право
на свои ошибки. Зачем вам повторять наши?
- Вы не боитесь, что однажды люди
сотворят нечто совершенно ужасное?
- Нет, – госпожа спокойно смотрела на
раскрасневшуюся Марису. Дитрих внезапно понял, что впервые услышал
голос ведьмы, она предпочитала тихо отмалчиваться. Ее посадили за
господский стол исключительно из уважения к светоносной леди. –
Большинство людей не приемлет зла и борется с ним. Просто иногда
вам нужно напоминать, что путь важнее цели.
- Большинство, – ревнитель как бы
случайно мазнул взглядом по ведьме и с удовлетворением заметил, как
она нервно сжала пальцы. – Но не все.
- Свои отступники, готовые пойти на
что угодно ради призрака власти или богатства, есть у всех рас.
Куда страшнее, если зло творится изначально добрыми людьми от
отчаяния. Когда надежды не остается, когда мир становится темным,
близкие предают, друзья отворачиваются. Чаша боли переполняется, и
мир стонет…
Голос лился по столовой, завораживая
своим напевным звучанием, постепенно затихая, словно перворожденная
погружалась в видимую ей одной пелену видений. Вязкую тишину,
повисшую в столовой после слов леди Латиссаэль, прервал барон. Он
нервно откашлялся и, фальшиво улыбаясь, заявил: