Столик же был зарезервирован на
девять.
И мысль, что телефон ещё не
разрывается от звонков Риты, которая ждёт дома, постигла меня
только на середине дороги.
Заставила выругаться.
Осознать, что телефон остался на
столе.
И на кафедру, разворачиваясь на
ближайшем светофоре, пришлось возвращаться. Торопиться,
перескакивать через ступени и по коридору до кабинета бежать, дабы
медленно потухающий экран вибрирующего телефона увидеть.
Взглянуть на тридцать
пропущенных.
Усмехнуться криво и тихо звякнувшую
связку ключей на стол положить, сесть рядом с ней. Подумать, что
всё, баста.
Последняя капля.
И можно звонить Нике, что на Новый
год я приеду к ним один, посвящу всё внимание моим племянникам,
подарки которым ещё на той неделе мы покупали вместе с Ритой,
спорили из-за куклы для Яны и радиоуправляемый вертолет для Яна я
отвоевывал.
Но сначала, подойдя к замерзшему
окну, я позвонил Рите...
– Я больше так не могу, Кирилл, –
она вздыхает прерывисто.
Замолкает.
И последней скотиной я чувствую себя
сам, даже без её слов и заслуженных упрёков. Без воспоминаний
сколько раз прежде отменялся ресторан, заполнялся рабочими звонками
вечер и менялись планы на выходные.
– Прости.
– Я оставлю ключи твоей соседке, –
Рита говорит тихо.
Отключается.
И домой можно больше не
спешить.
Меня теперь там ждёт только Алла
Ильинична с ключами и тысячей обеспокоенных вопросов, поэтому
уходить я не тороплюсь, рассматриваю оконные морозные узоры и узкую
полосу, сквозь которую виднеются светящиеся многоэтажки и край
парка.
Слушаю гулкую тишину огромного
здания.
Тихое бормотание.
Шаги.
От которых все студенческие байки
вспоминаются враз, заставляют нахмуриться, прислушаться и на
призрачные звуки, ступая бесшумно, пойти.
До анатомического музея.
И… Дарьи Владимировны
Штерн.
Она курсирует в рассеянной светом
уличных фонарей темноте, фланирует между стеллажами с препаратами,
подхватывает одну из многих банок с органами, отходит к окну и,
поднимая тару, вопрошает напыщенно.
Передразнивает:
– Уметь показывать надо на
любом препарате, Дарья Владимировна. Что, в операционной также
попросишь другой мозг?!
– Дарья Владимировна, у меня
что, настолько писклявый голос?
Промолчать не выходит, и в музей я захожу, интересуюсь
злобно-вкрадчиво ледяным тоном. Приваливаюсь к стене и глаза на миг
закрываю. Сдерживаю звенящее бешенство, что бьёт ударно по вискам и
заорать на умнейшую Дарью Владимировну хочется очень.