тоже констатирует, до какой степени Государь не любит вспоминать об Отечественной войне. На репетиции парада в Вертю 26 августа 1815 года Толь заметил, что сегодня годовщина Бородина. Государь с неудовольствием отвернулся от него. Прусский король соорудил памятник Кутузову в Бунцлау, где скончался победитель Наполеона, и просил Царя осмотреть его на пути в Россию. Александр отказался. Он питал неприязнь к самой памяти Кутузова. Это странное обстоятельство объясняется эгоцентрической натурой Государя, требовавшего считать одного лишь себя центром всеобщего поклонения и завистливо относившегося к чужой славе. Опала Сенявина
[8], виновного в победе над армией и флотом Наполеона, тогда как он, Александр, потерпел поражение при Аустерлице, почетная ссылка Ермолова на Кавказ, ревнивое отношение ко всем сколько-нибудь популярным в войсках начальникам – явление того же порядка, что и неприязнь к Кутузову. У Императора Александра Павловича были достоинства, были и недостатки. Мелочность являлась одной из отрицательных черт этой в высшей степени сложной и загадочной натуры.
* * *
Итак, вязкая тина мелочей службы стала с 1815 года засасывать наши бесподобные войска и их командиров. Вальтрапы и ленчики, ремешки и хлястики, лацканы и этишкеты сделались их хлебом насущным на долгие, тяжелые годы. Все начальники занялись лишь фрунтовой[9] муштрой. Фельдмаршалы и генералы превращены были в ефрейторов, все свое внимание и все свое время посвящавших выправке, глубокомысленному изучению штиблетных пуговичек, ремешков, а главное – знаменитого тихого учебного шага в три темпа. В 1815–1817 годах не проходило месяца, чтобы не издавались новые правила и добавления к оным, усложнявшие и без того столь сложный гатчинский строевой устав. Замысловатые построения и перестроения сменялись еще более замысловатыми. Идеально марширующий строй уже не удовлетворял – требовались плывущие стены!
У старых, видавших всякие виды фрунтовиков в изнеможении опускались руки. Ныне завелась такая во фрунте танцевальная наука, что и толку не дашь, – писал цесаревич Константин Павлович. – Я более 20 лет служу и могу правду сказать, даже во времена покойного Государя[10] был из первых офицеров во фрунте, а ныне так перемудрили, что не найдешься! – Уже так перемудрили у нас уставы частыми переменами, – писал цесаревич генералу Сипягину, – что не только затвердить оные не могут молодые офицеры, но и старые сделались рекрутами, и я признательно скажу вам, что я сам даже по себе это вижу.