Громов повторил сказанное и только тогда услышал:
– Рус большевик, сдавайся! Это есть твой последний день!
– Условия остаются прежними! – по-немецки ответил лейтенант, давая понять, что не изменил своего решения.
Возвращаться в дот не хотелось. Отсюда, прижимаясь к стенке галереи, он видел крутой скалистый изгиб речного каньона, вершину которого начало освещать призрачное утреннее солнце; видел уже освободившуюся от тумана часть берега, крыши хат у реки… Однако вокруг стояла все та же удивительная, слишком затянувшаяся, устрашающая тишина, безжалостно накалявшая нервы обреченных, но все еще обороняющихся в доте людей. Даже этой тишиной война постоянно напоминала о притаившейся опасности, пугая вечным безмолвием небытия.
От реки веяло прохладой, воздух был сыроват, и все же это была не та казематная сырость, которая пронизывала их в отсеках подземелья. Громову даже казалось, что он чувствует, как пропитанное каким-то ревматическим холодом тело его постепенно оттаивает и оживает. Оттаивает, оттаивает… вместе с душой. Единственное, чего он желал сейчас – это дождаться здесь солнца. Однако понимал, что дождаться его не удастся, через несколько минут противник обязательно откроет огонь.
Уже вернувшись в дот, лейтенант видел из амбразуры, как двое немецких солдат демонстративно бросили на землю автоматы и, воровато поглядывая на пулеметную точку, подошли к воронке.
– А ведь не верят, что не будем стрелять, – ухмыльнулся Гранишин, глядя, как немцы выносят на плащ-палатке раненого. – По себе судят, сволочи. Хотя, как по мне, командир… Благородство это наше ни к чему. Подлечат они этого, недобитого, и пойдет он снова в бой. А так одним было бы меньше.
– Ничего, урок стойкости мы им уже преподнесли. Уроки человечности тоже не помешают.
10
Роменюк умирал. Последние два дня он держался довольно мужественно, почти не стонал, а как только чувствовал себя немного лучше, все выспрашивал у Марии, сколько их осталось в доте, да умолял перенести поближе к выходу и обвязать гранатами. «Когда они ворвутся, – объяснял ей и лежащему рядом Симчуку, – устрою им прощальный салют. Это я еще могу им устроить».
– Отслужил я, товарищ лейтенант, – еле шептал он сейчас, пытаясь ослабевшей рукой сжать руку Громова. – Так ничем и не помог вам. Впустую, считай, отвалялся…