Посыльный вызвал его к начальству.
– Опять вы опаздываете, уважаемый Лев Георгиевич, – насмешливо выкнул Модест Аристархович сыщику. Лев Георгиевич всё-таки заскочил в “БуфетЪ” и перехватил бутерброд с австрийской ветчиной и утренним турецким кофе. Зверства зверствами, а приём пищи пропускать нельзя. И Юрьевский ответил довольно фамильярно:
– А вы опять мне дело особой важности поручить собираетесь?
И что начальнику дома с утра пораньше не сиделось? Время только-только подползло к половине девятого.
– Путилин вызвал меня. По твоей просьбе, между прочим.
Да, чёрт за язык дернул. Надо было подсказать Ваньке порыться в заявлениях городской администрации. Их с недавнего времени регистрируют со всех районов в одну учетную книгу. Как же Лев Георгиевич не додумался, что Путилин потащится к начальнику, знал же, что розыском дворянских особ занимались только верхние чины. Весь день бедолага-Ванька вчера убил. А Лев Георгиевич и позабыл совсем про помощника. Привык работать один.
Не иначе как старость ненароком подкралась, раскрутили последние загогулины мозговой деятельности.
– Так что теперь, Лев Георгиевич, заниматься вам этим делом без продыху. По докладу Ивана, – начальник сверился с бумажкой, кашлянул в пышные усы, – девушка благородная, богатая. Самое дело для такого сыщика “голубых кровей”. А не найдёшь убийцу – ничего страшного. Понизим тебя до жандарма.
– А не много ли на себя берете, Модест Аристархович? После нашего разговора ухо-то прошло? Не побаливает? – Лев Георгиевич скрестил руки на груди и, глядя на начальника с высоты своего роста, усмехнулся. Он давно разучился бояться угроз и понуканий. А за недавнюю оплеуху, которой он одарил Гнедого, Льва Георгиевича лишили трехмесячного жалованья.
А еще знать имя убитой и не говорить его начальнику было дико приятно. Лев Георгиевич еще не доложился о ходе дела и решил отложить это на несколько часов. Дабы хоть немного потешить своё самолюбие, а то оплеухи дорого обходятся.
Модест Аристархович Гнедой был человеком старой имперской закалки. Он со штыком ещё на француза ходил, как поговаривали в отделении. А Лев Георгиевич подозревал, что где-то у начальника припасён особенный штык специально для провинившихся полицмейстеров и отдельный, сверхдлинный, для него – Льва Георгиевича.