– Революцию готовим, господа активисты?
– Никак нет, ваше благородие…– сбиваясь промямлил мужчина лет тридцати пяти, с копной соломенных сухих волос и большими голубыми глазами.
– Статский советник Виктор Евгеньевич Рейнбот.
– Ваше благородие статский советник, тут частное собрание. Я стихи читаю, Анечка, вот, поёт, – поэт кивнул на побелевшую женщину рядом.
А Лев Георгиевич втянул носом его страх и скрытую ложь.
– По новому указу государя, все частные собрания запрещаются, ежели они созданы с целью пропагандирования антироссийских учений и богу неугодных изысканий. Проще говоря, господа, в церковь надо ходить чаще, а западную литературу читать меньше, – Виктор Евгеньевич полистал книгу на английском языке со звучным названием “Capital. Critique of Political Economy”. Анечка по возрасту женщина за тридцать, худая и с острыми чертами лица, в строгом чёрном платье тут же отобрала издание, спрятала за спину и выкрикнула:
– У вас нет права нас обвинять в чем-либо! – Её черные прямые волосы взметнулись копьями амазонок. Непокорные, заточённые, как и её взгляд. От неё даже пахло пряностями и перцем.
В это время как раз подоспел Путилин, уже без барышни, встретившей гостей в дверях. Беглянку, видимо, уже передал в руки жандармов.
– Всего лишь проверка и допрос. Ничего необычного, уважаемые, – продолжил Рейнбот. – Бывала ли у вас Мария Белозерская?
Выяснить, куда ездила княгиня, труда особого не составило. Поэтический кружок Гумилёва был известен жандармскому управлению и находился под наблюдением. Кружок был молодым, неагрессивным и без чрезмерной активности. Они даже листки издавали под названием “Строфы века”, где нет-нет да и проскальзывали пропагандистские нотки. Держали кружок Гумилёва, как приманку для более агрессивных социал-демократов, но после того, как подтвердились адрес и связь с Марией Белозерской, собрание решено было допросить поголовно. Кроме версии с неверным женихом, версия о заговорщиках была самой реальной.
{– Зачем вы отравили воду
И с грязью мой смешали хлеб?
Зачем последнюю свободу
Вы превращаете в вертеп?*} – прошептала Анна, каким-то мертвым низким страшным голосом, коим и петь-то неприлично. Разве что панихидные марши. Юрьевский лишь на секунду отвлекся на неё и вновь сосредоточился на допросе поэта.
– Так бывала ли у вас Мария Белозерская? – повторил Рейнбот.