Долго нарастал этот шум. Он шёл из самых недр и был клокочущим и ревущим. Крепче прежнего цеплялись своими корнями деревья огромного леса за ставшую знойной почву. И в страхе все они, молодые и старые, спрашивали у самого старшего, их вождя: «Что это?»
– Не знаю, – печально отвечал мудрейший. – Я вырос в этой долине первым, сюда меня занёс южный ветер из благодатных мест, где, как много позже мне рассказывали птицы, страна покорителей пространства и времени – атлантов. Мы живём на краю их земли. А потом появились вы, наше племя зеленое, – кивнул он ветвями в сторону младших. – Многое помню я на своём веку. Хлестали нас ветры дикие, глодали наши листья звери жуткие, чешуей обросшие, вода океана топила нас. Так ведь, мудрые?
– Так, так, – зашелестели листвой ветви старых деревьев. – Так, так. Помним всё это мы.
– Гибло нас много, вырастало больше, – продолжил мудрейший. – Для зверя дикого плод наш горький, и убрались они восвояси. А ветер не страшен нам, жилы наши сильны, и вода не берет, крепки корни. Помню я, как появился ты, дубок – широколист, и как впервой зазеленела листвой молодая берёзка – белокожица, и как ёлочка – ежик проклюнулась у светлого родничка. Всякое помню. Но никогда ещё так не тряслась земля, никогда ещё не было шума такого, никогда ещё так не кружилась моя голова. Даже в тот день…
Притих лес, и было слышно, как падают слезы из глаз старого великана – вождя, большие, точно желуди дуба.
– Заросли пни тех уж сгинувших братьев. И десятая часть самых мудрых не вспомнит имён их. Даёт знать та история и поныне, все ещё ломит кости, и кора моя треснула, кое-где обломалась. Да, то был страшный день. Молнию можно ль представить без тучи? Она была устрашающа! С ревом молния пронеслась над лесом. И гибли те, кого хвост её с корнем вывернул. Потом внезапно взошла она вверх, и горе тем, над кем поднялась прямо в небо. Взошла, до корней обожгла наших прадедов, и, зловещая, скрылась в облаке. И страшусь с тех пор я лишь молнии той.
Не успел досказать свою речь старый вождь, как вдали запылал небосвод. Гул страшенный, как сто разъярённых морей, полетел и снова заглох. А огромной каменной птице-идолу, которой поклонялся весь лес и даже самый мудрейший, деревья в тревоге шептали: «Спаси! Сохрани нас!» Только камень тот, что поил всех чудесным ручьем, оставался глухим. Он всегда был глухим. Он ушёл весь в себя, потемнел, тыщи лет позади! Он теперь весь в тени. Благодать, ведь солнце не жжет. Благодать, тут ветра не секут, потому что деревья вокруг растут. Тишина да покой доконали камень: и оглох он, и почти что ослеп.