Впрочем, даже это не помешало немцем пройти южнее, и временно
возглавивший Рейх канцлер Каприви уже вовсю облизывался на Люблин.
В общем, дела шли не то, чтобы плохо – но куда хуже, чем хотелось
бы. Кто-то или в разведке, или уже повыше, в самом Зимнем крупно
просчитался. Тревожные вести приходили еще чуть ли не с весны, а
никаких действий местные власти за Вислой, похоже, так и не
предприняли. Немцы собрали у самой границы бронированный кулак и
врезали так, что оправиться у императорской армии только не
получалось до сих пор.
Но здесь, в Петербурге, почти ничего не изменилось – разве что
разговоры в салонах высшего света, где я не появлялся уже чуть ли
не целый месяц. Столица жила привычной жизнью, и войне узнавала
только по телевизору или из газет. Вроде той, что наверняка ждала
меня на столике в гостиной.
Но ни времени, ни желания читать у меня не было. Утро уже
настало – а значит, пришло время залить в себя что-нибудь бодрящее
и снова стать наследником и фактической главой княжеского рода
Горчаковых.
Со всеми вытекающими.
Я не стал беспокоить Арину Степановну, сам сварил себе кофе и,
зевая, вышел во двор.Усадьба еще спала – только вдалеке у забора
прогуливался охранник с собакой. Еще двоих я разглядел в караулке у
ворот, но на самом деле их было заметно больше: после того, что в
желтых газетах называли “июньской казнью”, в столице стало куда
спокойнее, однако дед с Андреем Георгиевичем так и не отказались от
“усиленных мер”. Наверняка пара человек круглосуточно дежурили еще
на самом съезде с шоссе в Елизаветино.
И тем удивительнее мне было вдруг услышат раздавшееся в тишине
неровное рычание мотора. А когда через несколько мгновений вдалеке
за воротами показались фары, я и вовсе замер, не донеся до рта
кружку с кофе. Машину узнал без труда даже в утреннем полумраке: на
древнем “назике” шестьдесят седьмой модели во всем Петербурге
ездил, пожалуй, только Судаев.
Толковый, опытный и до тошноты аккуратный во всем, что касалось
оружия, конструктор относился к собственному транспортному средству
не только безалаберно, но еще и без малейшего уважения: ругался,
пинал колесо, однако менять на что-нибудь поновее почему-то не
желал. И машина отвечала взаимностью: выкрашенная в серый цвет
развалюха выглядела чуть ли не ровесницей владельца, каждый раз
заводилась с немыслимым усилием, плевалась сизым дымом – и все же
по какой-то неизвестной мне причине еще ездила. Так что в ее
способности добраться до Елизаветино я ничуть н сомневался.