Трахаться в поезде было неудобно. Рон понял это после второй неудачной попытки усадить Жозефину на узкий подпрыгивающий столик. Кроме того, даже самые дорогие купе не подразумевали двуспальных мест, так что и спать им пришлось целомудренно — друг напротив друга.
Зато Рон искренне радовался тому наивному изумлению, с которым Жозефина таращилась в окно, а атмосфера поезда располагала к долгим бессмысленным разговорам.
— Так кто такой Карлайл? — спросил Рон на второй день их путешествия.
Жозефина оторвала взгляд от окна и покосилась на него.
— Рон, ты опять взорвёшься.
Рон нахмурился.
— Я псих, но не настолько, чтобы ревновать к мертвецу.
Жозефина вздохнула и, отвернувшись от окна, сосредоточила взгляд на стене.
— Эдвард… Мы с ним и с МакГрегором учились вместе. Народу там было много и кроме нас, но мы общались в основном втроём. Карлайл вроде был нормальным парнем, правда, любил всякие шуточки, ну знаешь... Я никогда не принимала это всерьёз.
Батлер тихонько фыркнул.
— Ну, а потом… Он становился настойчивее, и, если подумать, это всё меньше походило на шуточки. Но я всё ещё думала, что мы просто друзья, мне и в голову не приходило, что…
Жозефина замолчала, и Рон заметил, как побледнело её лицо.
— Прошу тебя, не заставляй меня, — сказала она тихо. — Меня уже столько раз заставляли это говорить, мне тошно…
— Тссс….
Рон пересел на другую полку и притянул Жозефину к себе, укладывая головой к себе на колени.
— Это не самое страшное, Рон. Не знаю, поймешь ли ты… страшно было потом, когда полиция спрашивала и спрашивала… и я не сразу поняла, что они спрашивают только за тем, чтобы доказать — я сама этого хотела. Я рассказала отцу и…
Жозефина замолкла и сглотнула.
— Это тогда началась болезнь, да?
Жозефина нервно кивнула.
— Да… Не совсем тогда. Он тоже пошёл в полицию, пытался доказать, но… Я потом поняла, что Карлайлы обеспечили Эдварду безопасность. А отец не смог. Он был потомственным дворянином, он ещё верил, что наш род что-то значит… Но оказалось, что никто не будет слушать тебя, если у тебя нет денег.
Батлер осторожно убрал прядь волос с её лба.
— Всё кончено, — сказал он. — Больше никто не сможет прикоснуться к тебе безнаказанно. Никто вообще не сможет к тебе прикоснуться.