Обычную стирку Гюнтер снова умудрился превратить в пивной фестиваль. Он толкнул в голый жирный зад Макса, и тот рухнул в ручей.
Тогда Гюнтера стал топить Вальтер, а Вальтера – Гельмут. Эрик лежал в трусах на брезенте, курил и лениво размышлял о том, откуда маленький, как вошь, Гюнтер берёт силы на свои дурацкие проделки.
В конце концов, Гюнтера стали топить все разом, и он жалобно попросил помощи. Эрик положил недоеденную галету в свой командирский планшет, который лежал на брезенте, стрельнул окурком французской сигареты в воздух и прыгнул в ручей наводить порядок.
Командир вмиг оседлал дебелую тушу наводчика Макса. Вонзив свои острые пятки в его мягкие бёдра, он предложил немедленно догнать Т-34, поскакав галопом по руслу ручья.
Горилла Гельмут вскочил на гнома Гюнтера, тот, конечно, не удержался на ногах, Гельмут рухнул на Эрика и сбил его с Макса. Началась такая возня, что ручей снова превратился в грязную лужу, словно по нему снова только что промчался Т-34.
В этот миг прибыл тягач, и запыхавшиеся немецкие голые парни в мокрых трусах, хохоча, выползли на берег. Эрик даже забыл о своей опухшей руке и, кажется, начал думать, что день, такой противоречивый и контрастный, ближе к вечеру всё-таки удался. Сейчас их вытянет тягач, они прибудут в расположение своей роты и продолжат победоносное наступление.
– Э, парни, а где мой планшет?
Встревоженный крик Эрика разнёсся над взбаламученной поверхностью русского ручья и недоумённо повис в воздухе. Танкисты в растерянности стали искать планшет командира, но его нигде не было видно.
Судорожные поиски в течение часа ничего не дали. Тягач давно вытянул «тигр» на твёрдое место, а планшет Эрика не находился. С горьким чувством в груди Эрик вдруг понял, что день пятого июля тысяча девятьсот сорок третьего года он не забудет никогда!
7
Комбат Савельев верил в Шилова, но бой прошёл совсем не так, как предполагалось. Рано утром с воем навалились Ю-87.
Немецкие штурмовики непрерывно пикировали, ювелирно точно кидали бомбы и едва не задевали головы советских бойцов своими неубирающимися шасси с обтекателями, чем-то похожими на лапти, за что остряки прозвали их «лаптёжниками».
Всего лишь одно слово, но какое! Как оно действует? Не хуже бомб.
Сознание того, что бомбит какой-то «лаптёжник», какой бы ужасной ни была бомбёжка, вдруг давало необъяснимое моральное превосходство и вызывало лишь насмешку над всеми замысловатыми потугами врага убить тебя, уничтожить, смешать с землёй, превратить в сажу и пепел.