, лишив себя тем самым мышления, которое, в свою очередь, стремится познать универсум Создателя, который, в свою очередь, пытается от него спрятаться и сохранить в тайне смысл бытия…
Удерживать равновесие во время бега было нелегко, так как хлипкие конструкции раскачивались даже под нашими худосочными телами. Иногда нога соскакивала с уголка, и в такие мгновения было очень важно сгруппироваться и, схватившись в падении за забор, поджать ноги, чтобы не коснуться земли. А потом быстро забраться назад и продолжить бегство или погоню, в зависимости от того, кем ты являлся в тот момент – преступником или стражем закона. Если земли во время погони касался мающийся ребенок – ему приходилось размаиваться дважды, чтобы вступить в прежнюю банду. То есть (на жаргоне взрослых) – войти в доверие.
От беготни по забору и лазанию по деревьям мои дворовые брюки постоянно рвались, и однажды, когда мы с пацанами сели считать, у кого больше дыр, я насчитал на штанах одиннадцать зашитых и три свежие, крупнокалиберные раны.
По вечерам во двор с гитарой выходил Ганс. Его друзья подтягивались из соседних дворов. Они шли с бутылками вермута в сетках-бесстыдницах и портвейнами, околпаченными гранеными стаканами. Кто хоть раз в жизни познал вкус волгоградского горелого вермута советского производства, тот познал и горечь расставания организма с этим благородным напитком уже на второй или пятой минуте гостеприимства. И только когда в результате многомесячных изнурительных тренировок наступало привыкание, только тогда вы могли по настоящему оценить весь букет, всю гамму этого удивительно гармоничного напитка, попадающего в восемьсотграммовые бутылки темно-зеленого цвета (прозванные в народе «огнетушителями») вместе с характерными оттенками: альпийской полыни, тысячелистника, корицы, кардамона, черной бузины, мускатного ореха и проходящих мимо насекомых. Поэтому во время разлива шедевра самым букетированным всегда считался последний стакан, выпить который решался не каждый советский гражданин или гражданка.
Для нас Ганс был взрослым дядькой – парень лет тридцати. Он хорошо играл на семиструнной гитаре и пел каким-то особенным, удивительным манером. Позже, когда я сам взял в руки гитару и стал изучать магнитофонные пленки с запрещенными в СССР песнями, на одной из бабин я обнаружил знакомое исполнение и понял, что Ганс подражал Аркадию Северному.