– Тима, все в порядке. Наверное, простыла!
Ульяна уже поняла, что никакая тут не простуда виновата. Она беременна вторым ребенком.
Радости вообще не было от сознания того, что скоро у нее будет еще один ребенок, который тоже не будет испытывать радости от жизни в такой искореженной семье. Ну, как жить детям? Ведь вскоре они начнут понимать, что так в их деревне никто больше не живет. У всех детей по одной маме, а тут – две. И у каждой свои дети… Какой – то ад на земле!…
И ее пронзила еще одна, самая горестная мысль:
– Почему я узнаю о беременности в такие страшные моменты?
И хотя жизнь для нее не имела уже никакого смысла, умереть она не имела права. Дети! Они ни в чем не виноваты! Ни свои, и ни дети ее мужа…
Ульяна держала в себе боль души, плакала и днем, и ночью. Потом уже и плакать перестала. Прошло почти полгода. Живот был таким большим, что Ульяна даже опасалась, что могут быть двойняшки. Куда ей? Как она выживет? Хотя Тимофей уже стал работать вместо отца в кузне, а Гаврил делал первые попытки катать валенки, он же видел, как это делал батя, и сам помогал ему. Дети помогали во всем. Защита была надежная! Прав был Андрей, когда впервые вез ее к себе в дом, он тогда сказал, что у него два сына, которые никому не дадут ее в обиду. Он был прав! Парни выросли отличные!
Поговорить о своем горе было ей не с кем. И однажды к ней сама заглянула соседка Васильевна, которая всегда хорошо относилась к Ульяне и звала ее дочкой.
– Дочка, Улюшка, чего такая невеселая сидишь? Что от мужа, какие вести?
Конечно, все в деревне уже успели обсудить эту новость, что кузнец уехал и взял с собой Катьку, а бедная Уля осталась с животом. Все ей сочувствовали. Потому и у Васильевны – то душа болела за Улю. Соседка видела всю ее жизнь в доме Дубравиных с самого начала и до сих пор.
Уля беззвучно заплакала. Горькие слезы ее катились по щекам, и падали на выпирающий живот…
– Васильевна, родная, что же мне делать-то? Катя ведь с ним, там, в Сталинске…
Как я буду тут с малыми детьми управляться? А сенокос, дрова на зиму надо готовить…
Васильевна задумалась, долго молчала, как будто решаясь на какой-то подвиг. Ее нахмуренные брови выдавали напряженное состояние.
– Погоди-ка, дочка! Я сейчас вспомню. Меня моя бабушка много чему учила, да мне это в жизни не пригодилось.