Позже она признается, что в тот день была готова к наихудшему. К тому, например, что Турбанов отшатнётся или даже донесёт на неё. Недавно вышел обновлённый закон, карающий «за недонесение» ровно с такой же суровостью, как за само преступление, о котором не донесли. После этого резко выросло количество доносов жён, мужей и прочих родственников друг на друга. Если верить телевизионным новостям, неравнодушная общественность горячо поддержала такой расклад.
Но Турбанов точно не собирается никуда отшатываться. Он выходит из ступора, прокашливается и резонно замечает, что сейчас у них совершенно нет времени плакать, потому что надо поскорее убрать из квартиры и куда-нибудь девать вот этого. Ну, то есть вот это. (Пальцем показывать не стал.) Но сначала он уведёт её отсюда.
Ему кажется, что у Агаты во взгляде мелькает некоторая слабая надежда: он знает, как поступить, он всё решит. Не совсем понятно, каким опытом диктуется турбановская решимость, кроме разве что опыта просмотра запрещённых к показу, морально устарелых триллеров. Но, так или иначе, он велит Агате быстро собрать все свои личные вещи (их не оказывается ни одной, кроме домашних туфель), одеться и отдать ему ключи.
Они выходят на улицу, как два пенсионера, под ручку, тихим прогулочным шагом, стараясь не глядеть в лица прохожих, и на ближайшей остановке садятся в первый же подошедший трамвай. Едут, стоя в конце вагона, у заднего окна, и Агату колотит так, будто она вышла раздетая на мороз.
Приехав домой к Турбанову, они пьют чай на кухне сосредоточенно и торопливо, словно боятся чего-то не успеть. Потом Агата говорит: «Прости, мне нужно полежать», ложится на старый турбановский диван с деревянными бортиками, укрывается пледом и мгновенно засыпает.
И теперь, когда ей, спящей, не видна его растерянность, он начинает метаться в поиске ходов и вариантов, по-собачьи вынюхивать в памяти, как в тёмном подвале, какую-то единственную подробность, вещичку, забытую за ненужностью, какой-то чёрный волосок. Он то кидается к вешалке у двери и одевается с пожарным спехом, то стоит неподвижно, сбрасывает куртку и бежит в свою комнату, потрошит ящики платяного шкафа и письменного стола, извлекает свой неприкосновенный запас: в сущности, невеликую сумму, которой хватило бы на месяц-полтора скромного житья. Он выскребает мелочь из пиджачных карманов, из плаща – в плаще совсем ничего, кроме случайной визитки торговца фильмами и утерянными ключами, по совместительству утилизатора.