- Да хватит жрать уже! Тут отечество
в опасности, можно сказать, а ты всё о еде думаешь! – недовольно
пыхтел Юлий, продолжая пихать Моисея,- Потом доешь! Никуда твое
сено от тебя не денется, в отличие от моих пирожков! И вообще, еда
– это ещё не самое главное в нашей жизни! – Тут Моисей перестал
наконец жевать, и удивленно уставился на Юлий. Тот и сам в
ошеломлении замер, от той кощунственной мысли, которую только что
высказал. – Точнее, не только еда важна в этой жизни, а ещё… Ну ты,
понял, в общем, - оборвал свою мысль Юлий, и махнул Моисею головой,
- Пошли уже преступника на чистую воду выводить, а о вечных
ценностях потом поговорим!
***
- Главное, в глаза, в глаза ему
смотри! Пристально так, прищурившись, как будто всё-всё о нём
знаешь! – наставлял по пути к птичнику Юлий Моисея. – Я знаешь
скольких так вывел на чистую воду?? Вот так вот взглянешь, -
изобразил Юлий, в его понимании, пронзительный взгляд, от которого
Моисей чуть не заржал как конь, но вовремя вспомнил, что он не
какая-то там лошадь, а осёл, и сдержал себя, если так можно о нём
сказать, в руках.
- Всё понял? – продолжал Юлий, - А
ну ка, повтори!
Моисей остановился, и пристально
уставился на Юлия, с таким видом, как будто он действительно знал о
нём всё, и даже больше… Юлию стало неловко, как будто взгляд Моисея
пронзал его насквозь. Стадо мурашек побежало по его телу. Появилось
мучительное желательное признаться ему в чём-то. Хотя бы в том, что
это он съел его мочёные яблоки зимой, и свалил потом на Алёшу. Но
Юлий сдержался и мужественно прогнал эту минутную слабость
прочь.
- Ну всё, всё! Хватит. Тренируйся,
вон, на деде Семёне, - кивнул он в сторону птичника и ускорил шаг,
чувствуя, как взгляд Моисея сверлит ему в спину. Моисей постоял ещё
секунды три, и пошёл следом. Юлий тайком облегчённо выдохнул, и они
подошли к птичнику.
Дед Семён как раз закончил чинить
крышу птичника, и осторожно спускался по приставной лестнице
вниз.
- ЗдорОво, дед! – заорал Юлий,
вспомнив, что дед Семён был немного туговат на ухо. От
неожиданности, тот подпрыгнул на лестнице, лестница стала
заваливаться вниз. Дед Семён извернувшись немыслимым образом,
удержал её в стоячем положении, сделал на ней несколько шагов, как
на ходулях, и наконец скатился по ступенькам вниз.
- Да тише ты, оглашенный! Чуть богу
душу не отдал ведь из-за тебя! Чего разорался?